Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна - Владимир Микушевич

Елена ещё училась на четвёртом курсе библиотечного института. Её собственная мать работала зоотехником на Алтае. Елена во что бы то ни стало хотела зацепиться за Москву. Замужество избавляло её и от распределения. Павел к тому времени уже закончил автодорожный институт. Он устроился на работу в Москве, но должен был ездить в длительные командировки. А главное, ещё в институте он познакомился с бригадиром шабашников, строивших дороги в глуши Нечерноземья, и вскоре сам стал бри гадиром их артели, убедившись, что с весны до осени в такой артели он может заработать больше, чем инженер зарабатывает в Москве за год. Елена очень хотела поехать на курорт к морю, которого никогда не видела. Павел дал ей денег на поездку к морю, а сам отправился в очередную глубинку строить шоссейную дорогу. За матерью согласилась присматривать соседка, которой тоже нужно было платить.

Когда Павел вернулся, матери в комнате не было. Её увезла «скорая помощь», вызванная Еленой, а обратно её так и не привезли. Павел время от времени навещал её в больнице, но не слышал от неё ничего, кроме всё той же «литании»: «Собака… Собака… Сука проклятая…» Между тем дела у Павла шли не так плохо, и Елена даже нашла возможность вступить в жилищный кооператив и выплатить взнос за однокомнатную квартиру (при условии, что деньги, заработанные Павлом, будут оформлены как её взнос, этого требовали её таинственные знакомые, к тому же давшие ей некую сумму взаймы). Павел успел убедиться, насколько Елена практична. Она закончила курсы иностранных языков, заговорила по-английски, водила туристические группы по Москве и Подмосковью, брала на комиссию иконы и старинные книги и, как подозревал Павел, слегка фарцевала. Павел самого себя чувствовал на подозрении. К этому времени он ушёл с работы и с весны до осени занимался только своим шабашничеством, возглавлял артель разношерстных строителей. Так что Павла не удивило когда к ночи на их лесную стоянку за ним приехал следователь. Павел только пал духом и заметно приуныл, что не ускользнуло от внимания следователя. «Старший следователь Игнатий Бирюков», — представился он, приглашая Павла сесть в машину. Следователь вёл машину сам. Машина еле тащилась, увязая в заболоченных колеях заброшенного лесного просёлка. «Надеюсь, когда-нибудь вы построите нам дорогу получше», — обратился следователь к Павлу, чуть улыбнувшись. Павел вздохнул с облегчением. Значит, его привлекают не за тунеядство. Павел отважился наконец спросить следователя, в чём дело. «Не беспокойтесь, это не арест и даже не задержание, — сказал следователь серьёзнее, чем, казалось бы, требовал смысл этих слов. — Просто нам нужна ваша помощь».

Примерно через час машина подъехала к полуразрушенному сараю, очень похожему на тот, где ночевала артель Павла. Скорее это был навес для просушки сена. На досках иод навесом лежало что-то, накрытое брезентом. «Вам придётся взять себя в руки, — сказал следователь, — предупреждаю, процедура не из приятных». Он откинул брезент. Перед Павлом лежала женщина, чьё лицо было испачкано болотной тиной и к тому же до неузнаваемости попорчено каким-то лесным зверем, лисицей или хорьком.

— Не узнаёте?.. — спросил следователь, — Не узнаёте её? Неловко назвать её покойницей…

Павел покачал головой.

— А может быть, опознаете? Конечно, опознать её нелегко. Очевидно, пролежала в болотной жиже не один день… Пьяная, что ли, в дождь заблудилась, завязла… Да и лицо попорчено. Присмотритесь! Никого она не напоминает вам?

— Нет, никого… — с трудом ответил Павел.

— Понимаю. Не стал бы беспокоить вас, да вот в чём загвоздка. У неё в непромокаемой сумке, где, правда, не было ни денег, ни документов, оказался ваш адрес. В целлофановом футлярчике. Извольте взглянуть.

Следователь показал Павлу клочок бумаги, не выпуская, впрочем, его из рук. То был старый адрес, адрес коммуналки, где Павел когда-то жил. Корявый детский почерк отчётливо проступал сквозь целлофан. Павел поёжился. Значит, и здесь, «далеко от Москвы», о нём известно всё, даже его старый адрес.

— Это ваш адрес? — настаивал следователь.

— Да, это мой бывший адрес, — подтвердил Павел, — мой старый адрес… Теперь я живу по другому адресу.

— В чём легко убедиться, заглянув к вам в паспорт, паспортный режим у нас пока не отменён, У нашей утопленницы, правда, и паспорта не оказалось. Скажите, а её почерк, если это её почерк, вам тоже незнаком?

— Вижу этот почерк в первый раз.

— У меня нет оснований вам не верить. Считайте наш разговор простой формальностью. Садитесь в машину, я отвезу вас обратно… на ваш ночлег. Не тащиться же вам пешком через лес. Чего доброго, и вы в болоте завязнете.

В машине следователь продолжал:

— Есть ещё одно обстоятельство, которое, может быть, заинтересует вас или что-нибудь напомнит. Дней пять назад на перроне станции ходила маленькая девочка трёх или даже двух лет. Ходила, плакала и звала маму. Оказывается, мать оставила её там, просила кассиршу присмотреть за ней, обещала, что скоро вернётся, да так и не вернулась. Я привозил кассиршу туда, откуда везу вас, и она тоже не опознала её… то есть тело.

— А что же девочка? — спросил Павел.

— Девочку, естественно, отправили в наш детский приёмник, потом, вероятно, в детский дом. Когда я спросил её, как звали её маму, она ответила как-то странно: «Ларка…»

Павел с облегчением вышел из машины. Ему действительно было что вспомнить в этой связи. Были и причины скрывать произошедшее, в особенности от Елены да и от других тоже. Три года назад он также работал с артелью в лесу над починкой дороги. И тогда у них на таком же бивуаке появилась девчонка. В проливной дождь она попросилась переночевать. Ей освободили угол в сарае, завесили его брезентом. Девчонка так и осталась с артелью, взялась для них стряпать, без чего они до сих пор кое-как обходились. Между собой шабашники говорили, что на бивуаке девчонке вроде бы делать нечего. Но никто из них на гнал её, и все понимали почему. Каждому из них девчонка говорила, опуская при этом глаза, что шестнадцать лет ей уже исполнилось, и это было приглашением к дальнейшему. Не отказался от дальнейшего и Павел в душную августовскую ночь среди мшистых болотистых кочек. В отличие от других Павел попытался расспрашивать девчонку о её жизни. Как и все, он уже знал, что зовут её Ларка. Её выпустили из детского дома, никакой другой жилплощади не предоставили, а в общежитии жить она не захотела. Ларка отправилась искать где придётся неизвестно чего. Она знала одно: предложить она может Лишь одно и это единственный способ завязывать отношения с людьми. Без этого одного она никому не нужна. Но после ночи с Павлом Ларка стала отказывать другим. У других это вызвало раздражение против Ларки. Возобновились разговоры о том, что пора её гнать, а то легавых навлечёт. Когда заметили, что с Павлом у ней продолжается, раздражение оборотилось против Павла. С некоторым удивлением Павел открыл, что может постоять за себя и за Ларку, что кулаки у него крепкие. К тому же он был бригадир. Без него вся артель ничего не заработала бы, и, ворча вполголоса, шабашники признали право бригадира.

Счастье Ларки при этом длилось недолго, меньше трёх недель. Приближалась осень, отсырели кочки, ночи делались прохладнее, а, главное, работа была закончена. Бригада получила расчёт, и Павел распростился с Ларкой. Он знал, что прощается навсегда, хотя бывали минуты, когда ему не хотелось так думать. Наверное, в одну из таких минут он и шепнул ей свой московский адрес.

И собаку, приблудившуюся к такой же стоянке шабашников года через три (а может быть, через четыре, Павел точно не помнил), он называл сперва «Ларка», правда, ни разу не выговорив такого имени вслух. Сучка была молоденькая, едва ли годовалая, но довольно большая, лохматая. С ней обращались так же, как с Ларкой. Кто бросал ей куски, кто гнал её, кое-кто даже ласкал. Твёрдо под своё покровительство взял её один Павел, против чего никто и не возражал. В бригаде не было никого из прежних, Ларку никто не помнил, вернее, никто не знал. Никто не придал бы никакого значения тому, что бригадир называет свою собаку «Ларка», но Павел предпочёл называть её «Бичка», от слова «Бич» (бывший интеллигентный человек). Бичом Павел тогда уже начинал чувствовать себя. Павел обратил внимание на то, что, услышав кличку собаки, всякий раз улыбается один замухрышка-бригадник, варивший обычно хлёбово и мывший котелки. Он был аспирант-гуманитарий. Павел взял его в бригаду из жалости, чтобы не сказать «по ошибке». Когда Павел невзначай спросил замухрышку, почему он улыбается, тот смущённо сказал бригадиру, что «Биче» — уменьшительное от Беатриче. Павел ещё и сам не забыл, что так звалась возлюбленная Данте.

Он даже не думал, что ему делать с Бичкой, когда настанет осень. А осень пришла, работа была закончена. Павел получил в конторе расчёт за всю бригаду. Он шёл с деньгами через лес, когда на него набросился какой-то тип с ножом. Тип настроен был решительно, и Павел вряд ли остался бы жив, если бы в руку, державшую нож, не вцепилась Бичка, От неожиданности грабитель выронил нож, Павел подхватил его, и грабитель кинулся бежать, С тех пор Павел не расставался с Бичкой.