Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать - Роман Арбитман

В мире живых нет разнообразия, в мире мертвых и подавно. Читаем в новом романе: «Дядя Коля был абсолютно, окончательно, непоправимо мертв». Случалось такое? И не раз. «Поперек дорожки лежал человек… Человек был абсолютно, непоправимо мертв» («Неразрезанные страницы»). «Петр Борисович был абсолютно, непоправимо мертв… Окончательно и бесповоротно» («Подруга особого назначения»). «На полу, прямо посреди ковра, ничком лежал человек… Он был непоправимо, чудовищно, абсолютно мертв» («Саквояж со светлым будущим»). «Человек был мертв. Так безнадежно, так ужасающе мертв» («Близкие люди»). И др., и пр.

Будь романы Устиновой не детективами, а фантастикой, можно было бы подумать, что один и тот же труп кочует — на манер зомби — из одной книги в другую: то здесь безнадежно приляжет, то там бесповоротно прикорнет. Кстати, это и неплохой задел на будущее. Если новый контракт придет с острова Гаити, Устинова в следующем романе может без труда отрекламировать тамошний культ вуду. Рука набита.

Сами посудите

Татьяна Устинова, Павел Астахов. Я — судья. Кредит доверчивости: Роман. М.: Эксмо

Будущие соавторы этой книги — писательница и штатный борец за права ребенка — неоднократно встречались в суде. Не подумайте чего дурного: Татьяна Устинова и Павел Астахов были на одной стороне. Да и суд вообще-то был игрушечным, поскольку слушания проходили в эфире канала «Рен ТВ». Приглашенные актеры рвали в клочья мексиканские страсти, изображая ответчиков и истцов, Павел Алексеевич в парике и мантии играл роль справедливого судьи, а Татьяна Витальевна по ходу программы делилась со зрителями разнообразными криминально-бытовыми случаями.

Этот жизненный телеопыт, надо думать, и подтолкнул Устинову с Астаховым к созданию совместной книжной серии «Я — судья». Первый роман, с подзаголовком «Божий дар», вышел четыре года назад. Во втором главные герои те же: судья Лена Кузнецова и прокурор Никита Говоров. Лене — тридцать пять, она мать-одиночка, воспитывает дочь Сашу и вечно улаживает проблемы младшей сестры-разведенки Наты, мамы юного Сеньки.

С жанровой точки зрения, роман двух соавторов особого интереса не представляет. Брачный аферист Владик, который для получения банковских кредитов использует паспорта потенциальных жен, сразу весь как на ладони. И если он арестован не на 20-й странице, а на 306-й, то лишь потому, что у романов фиксированный объем. Ради него приходится оглуплять даже положительных персонажей. К примеру, симпатичный авторам опер Таганцев только после долгих мучительных раздумий соображает, что подпись под вызвавшим споры кредитным договором может быть, пожалуй, и поддельной!

Среди соавторов первую скрипку играет Устинова, хотя ее однообразное дамское щебетанье («искорки вспыхнули в ее глазах», «его глаза потемнели от обиды», «не скрывая своих тайных желаний, рассматривал каждый изгиб» и пр.) все же иногда прерывается тяжелыми астаховскими пассажами, типа: «В случае если предоставление необходимых доказательств затруднительно для сторон и других участвующих в деле, суд по их ходатайству оказывает содействие в собирании и истребовании доказательств». Это, заметим, не судебная речь героини, а внутренний монолог повествователя.

Написание детектива было, похоже, не единственной целью авторов. И Устинова, и Астахов наверняка догадываются, что в нынешней России судей не любят даже больше, чем депутатов. По подсчетам социологов «Левада-центра», судебной власти не доверяют свыше 45 % граждан — причем скепсис в первую очередь распространяется на сотрудников райсудов. Верховный суд парит в заоблачных высях, зато работники первой инстанции с их, мягко говоря, малопопулярными решениями — у всех на виду. В последнее время некоторые из столичных судей могут посоперничать с поп-звездами и серийными маньяками по числу упоминаний в СМИ: Ольга Солопова из Басманного суда, Марина Сырова из Хамовнического, Ольга Боровкова из Тверского, Ирина Суменкова из Бабушкинского…

Как известно, у российского суда — женское лицо. Если в США женщины-судьи занимают менее трети вакансий, то у нас по стране — две трети. В Москве число женщин-судей превышает 70 % процентов, в Петербурге достигает 80 %. Не исключено, что книгами своей серии соавторы попытались, как могли, «очеловечить» русскую Фемиду. Вы, мол, думаете, что ее служительницы едят икру, носят часы за сто тысяч баксов и живут на Рублевке? А вот посмотрите на Лену! Она перебивается на одну зарплату, живет в казенной развалюхе (такие квартиры «показывают в сюжетах о неблагополучных семьях — тут подтек, там сломано, здесь ободрано»), ездит на бэушной «хонде» и ходит в чем попало («ситуация с обувью складывалась катастрофическая»). В райсуде «зимой обогревателей не допросишься, летом — кондиционеров», «ответственность — сумасшедшая, загруженность — бешеная». Нервные стрессы, бессонница, почти никакой личной жизни, но все это — ради высокой цели: «Как чудесно, как замечательно, что к восстановлению этой справедливости я могу приложить свои силы, свои знания, интуицию и жизненный опыт».

В конце XVIII века Николай Карамзин, написав «Бедную Лизу», произвел революцию в умах современников утверждением «и крестьянки любить умеют!». Авторы книги о «бедной Лене» в начале XXI столетия решили доказать, что и под черной судейской мантией может биться трепетное сердце женщины, которая хочет только хорошего. «Моя мантия, как белый халат врача, — чтобы спасать жизнь, — с гордостью размышляет судья Кузнецова в финале, мимоходом путая черное с белым. — Чтобы глаза становились счастливыми вот так, сразу после нескольких моих фраз — точных, выверенных и справедливых».

О том, что у каждого процесса бывает как минимум две стороны — и, стало быть, после оглашения приговора всегда остаются и другие люди, с несчастными глазами, — героиня как-то не подумала. Забыла, наверное. Столько дел!

Суррогат начинает и выигрывает

Антон Чиж. Безжалостный Орфей: Роман. М.: Эксмо

Петербург, конец XIX века. Молодой и уже гениальный сыщик Родион Ванзаров признан умершим и оплакан друзьями — криминалистом Аполлоном Лебедевым и юным полицейским Колей Гривцовым. Но три месяца спустя выясняется, что слухи о смерти героя преувеличены. Ванзаров возвращается целехонек и включается в расследование нескольких похожих убийств. Одна за другой погибают три молодые женщины, отравленные хлороформом, и нет гарантий, что душегуб уже не присмотрел себе жертву номер 4…

Книги Антона Чижа выходят в серии «Интересный детектив», название которой — такая же бессмысленная тавтология, как «сладкий сахар» или «мокрая вода»: всякое сочинение в названном жанре обязано быть интересным по определению — все прочее есть заведомый брак. Ныне существует множество жанровых подвидов (шпионский детектив, юмористический, политический, военный и пр.), и куда разумнее было бы не давать оценку романам, а просто маркировать их. Даже по краткому пересказу фабулы «Безжалостного Орфея» видно, что литпродукция Чижа попадает в разряд ретро-детективов, чья популярность у нас связана с «фандоринским» циклом Б. Акунина.

Собственно, каждому из трех упомянутых персонажей досталось по кусочку профессионализма Эраста Фандорина: Ванзарову — его наблюдательность и интуиция, Лебедеву — научный подход к уликам, а юноше Гривцову — пылкость и старательность молодого Эраста Петровича времен «Азазеля». Потому-то первые полтораста страниц, пока Ванзаров зачем-то притворяется трупом (смысл этой хитрости а-ля Шерлок Холмс или Джеймс Бонд в романе так и не раскрыт), расследование хромает на одну ногу. Но как только троица соединяется в единый полицейский организм, у душегуба не остается шансов избежать ареста.

Повествование соткано из литературных штампов. Тут и «непокорная челка», и «по щеке предательски скатилась слезинка», и «легкий холодок тронул бесстрашное сердце». Пытаясь хотя бы отчасти стилизовать текст «под XIX век», романист вынуждает персонажей выделывать кульбиты почище цирковых: «зацепили дальше некуда», «не удостоил напор и легким сомнением», «совершил в лице переворот к почтительности», «приняв строгое положение спины», «нашел себя свернувшимся калачиком» и т. п. Впрочем, среди акунинских клонов Чиж не худший. Он все же следит за исторической фактурой, делает познавательные сноски по ходу сюжета и обходится без явных анахронизмов. Другое дело, что персонажи почти лишены человеческих свойств, а потому трудноразличимы. Вот у Коли Гривцова «вспыхнула искорка надежды», через четыре страницы такая же «искорка надежды» мелькает в душе Лебедева, а еще сотню страниц спустя почти так же электрически заискрит в зрачках прекрасной авантюристки.

Главным героям книги Чижа не везет на индивидуальность. В сравнении с ними со всеми, вместе взятыми, Фандорин (не самый многогранный образ) кажется полифоническим героем русской классики. Ванзаров же, по воле романиста, выделяется среди прочих разве что пронзительно-голубыми глазами и воронеными усами, а Гривцов может похвалиться еще меньшим — лишь тонкими усиками. Лебедев назван «яркой до ослепления личностью», однако запоминается лишь яростным хрустом леденцов, которые носит с собой (дабы забыть о табаке). На протяжении двух третей книги читателя ежестранично преследует этот адский хруст, но едва криминалист возвращается к сигаретам и выкидывает жестянку с монпансье, он теряет единственную зримую черту: так уэллсовский Невидимка, размотав уродливые бинты, явил за ними зияющую пустоту.