История жизни бедного человека из Токкенбурга - Ульрих Брекер

родители не позволят, чтобы я, такой еще недоросток, заводил знакомство с чужими девицами. Но теперь (как опасно вводить людей в заблуждение опрометчивым словом!) из матушкиных речей я ясно уразумел, что могу отважиться на нечто подобное. И хотя я ничего не предпринимал, но тем больше радовался в душе, что двери в веселый мир юности отныне мне открыты.

С этого времени, разумеется, при любой возможности я старался посылать Анхен самые красноречивые взгляды; однако на то, чтобы найти для нее какие-нибудь слова о любви, — на такое я, кажется, не отважился бы за все сокровища мира.

Однажды мне позволили сходить на масленичную ярмарку. Перед этим я долго ломал голову над тем, не позвать ли ее в кабачок при ратуше на стаканчик вина. Но это представлялось мне пределом отваги.

В кабачке я увидал ее среди танцующих. Думаю, что даже у Ирода так не билось сердце при виде пляшущей дочери Иродиады![72] Ах, какая красивая, тоненькая, славная девчоночка в своем очаровательном цюрхбитлерском наряде![73] Как мило золотые косы обрамляют ее личико!

Я пристроился в уголке, чтобы незаметно наслаждаться видом ее. Себе я говорил:

— Нет, никогда в жизни не видать тебе, недотепа, такого счастья, не станет твоим это создание! Слишком, слишком уж она для тебя хороша! Сто парней, да и получше тебя, уведут ее с собой — ты и оглянуться не успеешь.

Так продолжал я рассуждать, как вдруг Анхен, приметившая меня и мою робость, думаю, уже некоторое время назад, приблизилась ко мне, дружески взяла за руку и сказала:

— Ули, пройдись со мною разок по кругу!

Покраснев до ушей, я отвечал:

— Не могу, Анхен, никак не могу!

— Ну, тогда заплати хоть за стопочку, — проговорила она тогда в насмешку или серьезно — уж не знаю.

— Ты это не всерьез, вертушка,— сказал я в ответ.

А она:

— Клянусь душою, всерьез!

Я побледнел:

— Клянусь душою, Анхен, сегодня я не могу! В другой раз. Право же, я бы всем сердцем, да нельзя!

Этот ответ, наверное, ее слегка обидел; однако она не подала вида, равнодушно повернулась и занялась своими делами. И мне оставалось сделать то же самое, — послонявшись еще сколько-то времени по углам, я отправился наконец, как и все прочие, восвояси.

Не сомневаюсь — Анхен обратила на меня свое внимание. Однажды, неподалеку от деревни, она догнала меня.

— Ули, а Ули! Вот мы и одни. Пошли к Зеппу, закажи для меня стопочку!

— Как хочешь, — ответил я.

Несколько минут мы шли по дороге молча.

— Анхен, Анхен! — начал я говорить. — Должен откровенно признаться тебе, что денег у меня нету. Батюшка дает мне на расходы не больше, чем на кружку пива, да и те я уже потратил в городе. Поверь, я бы всем сердцем, а после проводил бы тебя до дома! Эх! Но от отца мне бы тогда все равно досталось. Право же, Анхен, все это для меня впервые. Никогда еще не осмеливался я пригласить девушку на стаканчик вина. А сейчас мне так хотелось бы этого — и как раз пригласить именно тебя, больше, чем какую-либо другую в целом свете. Но умоляю — поверь, — не могу я этого, нельзя мне. Потом смогу, право же. Погоди немножко, пока я смогу и пока деньги у меня будут.

— Брось, дурачок! — возразила Анхен. — Твой отец ни слова не скажет, а с матушкой я сама как-нибудь разберусь: уж я-то знаю, куда ветер дует. Деньги? Что мне деньги! Не в вине дело и не в деньгах! Погляди-ка (она сунула руку в свой кошелек), тебе тут с лихвой хватит, я думаю, заплатить, как по обычаю положено. Мне все равно — кто платит, я и сама заплатила бы за тебя, если бы это позволялось.

Так-то вот! Я стоял столбом и таял, словно масло на солнышке. Потом я протянул Анхен руку, млея и дрожа, и мы так и прошествовали по деревне к «Ангелу». Туман и тьма стояли у меня перед глазами, когда мы ступили на порог кабачка; народу за столами было много, и каждый, хотя бы на миг, скользнул по нам взглядом. А мне подумалось опять, что ни на небе, ни на земле нет того счастливее, с кем рядом идет такая красивая девушка.

Мы выпили нашу порцию ни быстро, ни медленно. Почти не поболтали друг с другом, — наверное, по моей вине. В восторге, опьяненный вином и влюбленностью, но притом и весь в страхе, проводил я красавицу до самых дверей ее дома. Не поцеловать ли ее? Не ступить ли через порог? Я дал себе клятву — нет! Побежал прямиком домой, тихонько забрался в постель и подумал: «Нынче твой сон будет глубже и слаще, чем когда-либо раньше в твоей жизни!»

Но как я обманулся! Сна не было и в помине. Тысячи причудливых образов проносились в моей голове и заставляли меня вертеться с боку на бок на моем ложе. Больше всего проклинал я, однако, свои детские глупость и страх. «О, небесное создание, милая девочка! — думал я тогда. — Надо было мне быть находчивее, а я...? Ах, до чего жжет меня огонь в груди — и я сам во всем виноват. Эх, я, заяц трусливый! И не поцеловать такую милашечку, не сжать ее в своих объятиях! Ну, может ли Анхен полюбить такого дурня, такого недотепу? Нет, нет! Вот вскочить бы теперь да помчаться к ее дому, да стукнуть в двери, да позвать: „Анхен, Анхен, миленькая Анхен! Пробудись, я хочу ответить тебе! Ах, я дубина, ах, осел! Прости меня, пожалуйста! Впредь я стану умней и, конечно, докажу тебе, как я тебя люблю! Душенька моя! Прошу тебя, люби меня и не покидай меня. Я исправлюсь, ведь я еще молод, — а если я чего-то не умею, то я выучусь” и т.п.». Так первая любовь лишила меня разума, как и многих других.

XXX

КАК ЭТО БЫВАЕТ

Наутро, едва рассвело, я поспешил к дому Анхен... Да, надо было бы мне так поступить, но все дело-то в том, что этого как раз и не произошло. Ибо мне было перед нею так стыдно, что мое сердце разрывалось от боли, стыдно мне было до глубины души и перед этими стенами, и перед солнцем и месяцем, перед