Необычные случаи на охоте и рыбной ловле - Сергей Кондратьев

Вечером начался снегопад, сопровождаемый сильным ветром. Опасаясь, что автомашина не сможет пробиться в наш лагерь по переметенной дороге, я решил на следующий день пройти в Дзун-Модо, чтобы увидеться с полпредом. Со мной пошел и Андрюша.

Откопная дорога, соединяющая прииск Судзуктэ и завод в Дзун-Модо, вьется по косогору близ самых гребней. Из Судзуктэ она переваливает в Бальджу, из Бальджи — в Баин-Гол, из Баин-Гола — в Таверн, один из южных истоков Дзун-Модо, и по косогору этой просторной пади плавно опускается в долину Дзун-Модо прямо к поселку.

На всем протяжении этого девяти километрового пути сменяются ландшафты редкой красоты: лес и скалы Судзуктэ, широкая перспектива дальних гор за Бальджой, густые сосновые потоки, ниспадающие по крутым склонам Баин-Гола, светлые березняки просторного Таверна. За годы странствий много тысяч километров промелькнуло мимо меня, но эти девять — самые незабываемые.

Впрочем, в тот день нам с Андрюшей было не до ландшафтов. За пятнадцать часов метели дорога изменилась неузнаваемо. Ее ровная поверхность превратилась в пересеченную- с воронками, сугробами и ухабами. Вокруг снежная мгла, ветер в лицо.

С обледеневшими усами добрались мы, наконец, до стана, где узнали, что А. Н. Васильев, потеряв надежду проехать на Судзуктэ,утром отбыл в Улан-Батор кружным путем.

Вот короткая выписка из моего дневника. «Возвратились домой мы на следующий день. Идти было еще труднее, так как целую ночь мело. Вскоре после того как мы вошли в бассейн Баин-Гола, я заметил на увале, на расстоянии километра, четырех пасущихся изюбрей. Долго мы смотрели на них. Было ветрено, и шел снег. Леса и хребты покоились во мгле. А звери тихо бродили. Все было как и тысячи лет назад».

Это краткое упоминание о зрелище девственной жизни не раскрывает значения виденного.

В те времена мы жили жизнью охотников. Всем голодным и жадным существом своим впитывали горный воздух, лесной шум и шорохи, звериные голоса, запахи трав и земли.

Издавна лелеемое долгожданное соприкосновение с дыханием, плотью девственного мира опьяняло нас. Сбор разнообразных коллекций, добывание пищи охотой были своего рода мехами, которые беспрерывно раздували пламя охотничьей страсти.

Еще не занимается рассвет, а уж обойма вталкивается в магазинную коробку, кусок хлеба — за щеку. И вот, пока домик скрывается за стволами деревьев, охотник превращается в осторожного хищника, острые взгляды начинают шнырять по сторонам, вверх и вниз, сверлят листву, взбегают и спускаются по горным склонам, задерживаясь на каждом подозрительном пятне.

Как тень проходит охотник под деревьями, огибает утесы, обходит валежник и сухие сучья на земле; затаив дыхание, подползает к гребням грив, тщательно осматривает распадки. Минуты накапливаются в часы, а добычи все нет. Но вот серое пятно под лиственницей на дальнем склоне чуть шевельнулось. Охотник превращается в камень. Вся жизнь его тела сосредоточивается во взгляде. Добыча! Поиски сменяются молниеносной оценкой положения. В ее быстроте и точности — залог успеха. И в те же мгновения ландшафт, окружающий зверя, с необычайной отчетливостью врезается в память. Пройдут месяцы и годы, но эти, как бы высеченные на камне воспоминания не сотрутся под наплывом более поздних.

Раздается выстрел — и ответный гром в горах. Потом тишина, а на дальнем склоне неподвижное серое пятно. Напряжение разрешилось.

С момента выхода из дому до этого выстрела охотник был одержим стихией действия. Он не размышлял, а рассчитывал, не созерцал, а оценивал, контролируя каждое свое движение. Нарастающее цветение утра не трогало охотника: его сознание привычно и быстро отбирало из всех многообразных впечатлений лишь те, которые помогали выследить и убить добычу. Все остальное скользило мимо, лишь слегка царапая внимание.

Такова психология охотника. Такова философия целеустремленности: утилитарный отбор деталей и односторонняя оценка целого.

По редкой и счастливой случайности мы не взяли ружей, отправляясь в Дзун-Модо. Мы решили: погода дурна, дорога тяжела, времени мало. И винтовки остались дома.

Я отчетливо помню те мгновения нашего возвращения в Судзуктэ, когда мы перевалили из долины Таверна в долину Баин-Гола и глаза, привычно ощупывая ландшафт сквозь белесую сетку мелкого падающего снега, впились в далекие темные пятна на белом увале.

Изюбри! И тотчас же мускулы всего тела напряглись, руки бессознательно метнулись к винтовке.

Винтовки нет! Поток безмолвных самоупреков, жгучая досада! Но, повинуясь лесному закону, тело неподвижно, губы сжаты. Страсть бьется в теле, как птица в западне. Она требует внешнего выражения, но без его поддержки затихает и, обреченная на бездействие, уступает место иным чувствам. И только теперь всей совокупностью деталей, всем многоголосым согласным хором вступает в душу древняя природа.

Недвижные, безгласные, стояли мы на занесенной снегом дороге и смотрели на зверей. Сосновые толпы под нами круто сбегали в узкую долину. Противоположный склон был чист и лишь местами отмечен небольшими семьями молодых осин. Темные тела четырех оленей отчетливо выделялись на снежном покрове косогора.

Было ясно видно, как в поисках скудной пищи звери разгребали копытами снег и медленно склоняли головы к земле. По временам то тот, то другой олень высоко поднимал голову и застывал на месте, уподобляясь нам в совершенной неподвижности. Легко было при этом вообразить его трепетные ноздри и нервные движения крупных ушей. Но ветер дул к нам, относя страшный запах человека к вершине лесистого склона, а шум наших мягких шагов по снежным сугробам растворился в шелесте снега и однообразных вздохах сосновых вершин.

В том, что мы видели, фабулы не было. Драматическая последовательность событий отсутствовала вовсе. Внешние впечатления сложились в скупой комплекс. Глаз видел тусклое небо, сливающееся с падающим и упавшим снегом, неясные очертания гор, волнообразные колебания темно-зеленых ветвей и медленные, как бы ленивые движения далеких зверей.

В ушах звенел металлический шелест колючего снега и глухой свист хвои под порывами ветра. И все же совместное действие этих немногих впечатлений было разительным. Весь ландшафт дышал глубокой закономерностью, которая взывает не к разуму, но к прапамяти, к подсознательному бытию нашего «я». Проникнув в эту область, она превратила нас из зрителей в соучастников, из охотников — в детей земли, в сосны, в снег, в скалы, в оленей. В этом быстром переходе из мира личной обособленной жизни, из краткого опыта нескольких десятилетий в древнее медленное бытие природы было нечто от полета, прыжка в бездну.