Легенды Босфора (сборник) - Эльчин Сафарли

Вот она идет своей летящей походкой. Шея обмотана сиреневым шелковым шарфиком. Романтично колышется на ласковом ветру. Зейнеп посылает воздушный поцелуй, прикасаясь пухлыми губами к ватным подушечкам пальцев. Нас разделяет максимум десять шагов, а мне уже нестерпимо хочется бежать к ней. Сейчас десять шагов – целая вечность. Вечность, которую с легкостью преодолеваю… Обнимаю, немного приподнимая от земли, будто не желаю разделять свою половинку даже с маленьким кусочком огромной планеты… Она заливисто смеется, как Айдан Шенер в экранизации «Птички певчей»… Прижимается, вдыхает запах моих коротких волос, пропитанных цветением жасмина. Он накануне распустился на набережной Босфора… Кружимся в вальсе любви, наплевав на домыслы окружающих… Упиваемся собственными чувствами. Они так же горячи, как жареные каштаны, продающиеся на каждом углу Стамбула…

Сидим на старой скамейке. Болтаем о чем-то глупом. Зейнеп, замерзший щеночек, зарылась в теплоте моей коричневой куртки. Временами щекочет меня, посмеиваясь над нулевой реакцией любимого. «Неужели не боишься щекотки?! Не зря прозвала мишкой. Толстокожий! Тебя ничем не возьмешь…» – шутливо возмущается Зейнеп. Пошлепывает меня ладошками по груди. «Зато ты – такая худышка. По тебе анатомию изучать!» – отвечаю я, начиная щипать за талию. Зейнеп заливается смехом, визжит. Выбирается из объятий. Обратно прижимаю к себе. Ненасытно целую в губы…

Она утверждает, что наша любовь присыпана имбирем. «Вчера вычислила, что приправа наших чувств – имбирь. У каждой любви есть своя пряность. Ты не знал?! Еще в Индии старые женщины так вычисляли судьбу супружеских союзов. Брали ту или иную пряность, разводили в маленьком количестве настоя фиалки. Натирали пятки спутницы. Если кожа покраснеет, значит, любовь на века.

Если никакого действия, значит, крах союзу. Кстати, проверяла, мои пятки покраснели».

Смеюсь над девичьей наивностью Зейнеп. Ласкаю пальцами мочку ее уха. Не носит сережки, потому что от этого мочки ушей забавно оттопыриваются. «Ты красива. Красивее луны, ночной спутницы Босфора». Зейнеп опускает глаза. Смущается. Переводит тему. Достает из сумки маленький, плотно закрытый контейнер. Открывает. Имбирное печенье в форме сердечек. Непередаваемый аромат выстреливает, как из хлопушки. «Обычно девушки угощают любимых выпечкой, которую не сами готовят. Завлекают таким образом. Родной, я пекла собственноручно. Поэтому печенья получились такие косые, местами обгорели». Пробую. Зейнеп настороженно следит за процессом. За время пребывания в Стамбуле не часто приходилось есть домашние сладости. Временами заходил в кондитерские, или тетушка Нилюфер посылала пахлаву из деревни. Таких вкусных печений не пробовал давно. Может, просто соскучился по домашней еде?..

Выражаю восхищение скромно, чтобы не приняла за лесть. Зейнеп берет из рук остаток печенья. Подводит кусочек к моим губам. Затем медленно съедает его. «Не знаю, как печенье, но твои губы вкуснее». Тянется ко мне. Светло-коричневые сердечки высыпаются из контейнера на скамейку. Не замечаем. Усилившийся аромат имбиря захватывает нас. Щеки краснеют. Правы индусы. Пряность нашей любви действительно имбирь…

3

…Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь.

В больших – разрушает…

…Не ревнива, верит сказанному, лишена наивности. Может ложно создать наивный вид. Спрятать за ним трезвость взгляда. Турецкая девушка утирает сопли за просмотром мелодрамы по «TRT», а уже через пару минут рассуждает на тему вступления Турции в Евросоюз. В турчанке, словно в кисло-сладком грейпфруте, гармонично уживаются два схожих цитруса. Когда есть причина, с надрывом плачет. Когда есть повод, ликует от радости. Это не две стороны одной медали. Это реалии современного мира – белая полоса рядом с черной…

Зейнеп другая. Отличается от сверстниц. Меньше секретничает. Раскрепощенная. Не переваривает «мыльные оперы» турецкого производства. «Они перестали соответствовать реалиям страны. Шик заслонил правду. К тому же в главных ролях чаще звезды эстрады. Настоящие актеры отошли на второй план. В кино востребованы певцы, гарантирующие рейтинг. Возьми хотя бы Кырмызгюля. Он, кажется, забыл о пении…»

Почему в Зейнеп так много отличий? Казалось бы, училась в обычном лицее. Скоро завершает Босфорский государственный университет, где получают образование тысяча девушек со всей Турции. Недоумевал, пока Зейнеп не поведала о бабушке-немке. По папиной линии. «С младенчества приучала к книгам. Мама рассказывала, как бабуля мне, годовалой, читала вслух Достоевского. Казалось бы, ничего не должна запомнить. Не поверишь, но сейчас, перечитывая „Преступление и наказание“, все слова так знакомы…» В литературе – вкусы разные. Сторонится Памука, зачитывается Борхесом. В летний период возвращается к обожаемой Линдгрен. Я в своем амплуа. Кортасар, Золя, Цвейг, Толстая. Джоан Харрис, конечно же. Зейнеп наслаждается ею в оригинале. Благо английский изучает с семи лет. По моему настоянию выбрано «Five quarters of the orange». Лучшая из лучших. «Читая роман, безумно тянет на кухню. Хочется готовить. Для тебя…»

…Распутываем клубок наших чувств. Прогуливаемся по Нишанташи. «Жадно глотаем улыбки людей», как пишет Земфира. Стараемся передвигаться по малолюдным дорогам. Хотя Нишанташи и малолюдность – понятия несовместимые. Зейнеп объясняет, что чувство ревности для нее чуждо. «Если не ревную – не значит, что не люблю. Если не ревную – значит, доверяю. Понимаю, доверие сейчас не в моде. Надо обязательно проверять карманы, тайком читать месседжи в телефоне парня. Не понимаю таких. Тогда для чего быть вместе?!» Удивленно смотрю на нее. Явно не шутит. Закуриваю. «Ты серьезно?» – «Вполне». – «Нет, ты серьезно?» – «Издеваешься?!» – «Тебе не кажется, ты слишком правильная?» – «Я такая, какая есть. Вот и все». Отрубает. Поворачивает голову в сторону проезжей части…

Живущая во мне ревность кажется бессмысленной. Безответной. Неужели ревность должна быть взаимной?! Не понимаю. Ненавистный сумбур в чувствах. Одно знаю точно. Ревную Зейнеп. Ревную к прохожим, звонкам, песням, мужчинам. Иногда к женщинам. Самому смешно. Собственник? Скорее всего. Просто сильно люблю. Скорее всего. Нет, точно!..

Зейнеп не знает о бурях ревности во мне. Люблю откровенно, ревную безмолвно. «Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь. В больших – разрушает. Запомни, сынок! Не поступай, как твой отец». Философия мудрой матери-Скорпиона. Понимаю, сдерживаюсь… Когда ревность наступает, крепче прижимаю к себе. Вдыхаю ее запах – лучшее успокоительное из существующих. Иногда Зейнеп все же замечает тревогу. «Не веришь мне, мишка?» Молчу. «Думаешь, ничего не понимаю? Ревнуешь. Знаю». Молчу. «Ты бы взглянул на себя со стороны, когда я болтаю с коллегой по мобильному…» Хохочет. Напрягаюсь. «Малыш, ты лучший. Ты для меня один… Все равно не доверяешь, да?» – «Доверяю». – «Неуверенно сказано». Улыбаюсь. «Доверяю и… до ужаса боюсь потерять. Это мой страшный сон». Ничего не отвечает. Целует. Объятие отражается в стеклянной витрине кафешки. Спустя минуту нам аплодируют обедающие посетители. Смущенно улыбаемся в ответ, скрываясь в гуще разноцветной толпы…

4

…От прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует забрать с собою в будущее…

…Прячется от сквозняков, ненавидит ветра. Любит плотно закрытые окна. Свободно дышит только под кондиционером и в компании Босфора. Комфортно живет в замкнутом пространстве, где свой мир. Без потоков извне. Представлена самой себе. Любит мучное – донер, лахмаджун, пиде. Приучила к такому питанию Ли. Кастрированный кот разбрасывает по маленькой квартирке мясные сухари, недовольно мурлычет. Требует турецкий фаст-фуд. Возраст Ли небольшой. Излишняя полнота превратила кота в поношенную плюшевую игрушку с голодными глазищами…

Ей тридцать восемь. Софико из Грузии. В 2004 году поселилась в стамбульском Зейтинбуруну. Недорогой район с галдящими стайками русских челноков на улицах. Съезжаются за кожей – не всегда качественной, всегда дешевой… Круглый овал лица, темные волосы. Яркие черты лица, меланхолично-грустные глаза. Софико – мой педагог по английскому языку. Преподавала в Тбилиси. В средней школе № 29. Гордится профессией. На сырых стенах стамбульской «однушки» фотографии с учениками. В темно-зеленых рамках снимки Софико в окружении белокожих детишек с лучезарными глазами. Они – часть ее жизни. Жизни до Стамбула. «…называли мамой. Часто приглашала учеников к себе. Пока мальчики смотрели телевизор, с девочками раскатывали тесто для хачапури… Три подноса рассыпчатой выпечки мигом съедались. Не представляешь, какое счастье дарили мгновения, когда они обнимали меня в прихожей со словами благодарности: „Спасибо, мамочка Софико“. Рыдала от радости. Целовала горящие детские щеки. „На здоровье!“ До восьмого класса была их классным руководителем, пока судьба не нанесла удар в спину…»