Вольер - Алла Дымовская

– Пусть изумляется сколько хочет! Но зачем же сопровождать сей процесс столь многими разрушениями и неприятностями для людей, ему близких? – в голосе Амалии загрохотали возмущенные басы, но в действительности она нисколько не сердилась. Гортензий ей нравился. – Кстати, а где, собственно, он есть? Впрочем, страсть к опозданиям всегда числилась в его недостатках.

Тут пороговый блок пропустил в сияющий зеленоватым неоном кабинет Игнатия Христофоровича еще одну фигуру. Долговязую и длинноволосую. А если приглядеться повнимательней – то и излишне длинноносую.

– Собственно, он есть тут! Приветствую сию обитель «Пересвет», ее дражайшего хозяина и его не менее дражайших гостей, иначе гостью! – насмешливо сообщила фигура звенящим голосом Гортензия, затем художественно присвистнула и выдала: – Ах, Амалия Павловна, Амалия Павловна! Куртизанка Нинон де Ланкло отдыхает после трудов праведных. Я‑то всегда считал вас порядочной женщиной! А тут такой соблазн! Позвольте ручку!

– Негодник, какую вам еще ручку? – возмущенно забасила с антикварной козетки хрупкая Амалия, однако совсем даже не обиделась на злопыхательствующего шутника.

– Тогда дозвольте ножку! Раз уж ручку вам так жалко, – продолжал глумиться Гортензий, косясь одновременно в сторону хозяина дома – не возражает ли? Игнатий Христофорович нимало не возражал.

Шутливая перепалка длилась еще пару минут. И пусть. Рассудил Игнатий Христофорович. Дальше все равно ничего веселого не ожидается. Пока же Гортензий резвился, а огнеглазая Амалия ему нарочито строго отвечала, сам он думал. Не совершают ли они ошибку, пытаясь нынче разрешить задачу за спиной, так сказать, лица, ее поставившего. Но в том‑то и дело, что оное лицо наотрез отказалось участвовать в обсуждении как задачи, так и себя самого, что вообще‑то было на сей раз равнозначно. И это настораживало еще больше. Нет, даже убеждало, что его, Игнатия Христофоровича тревога основана не на беспочвенной предпосылке.

Наконец Гортензий устроился на осевшем под его весом пухлом, ажурной отливки ковре «сам‑хоросан», вечная его манера – разлечься на полу и взирать на окружающих лениво снизу вверх или вообще не смотреть. Красив по‑своему, этакий вождь краснокожих, только перьев в прическе не хватает. Вылитый североамериканский индеец эпохи Ирокезского Союза Пяти Племен, игра природы, забавно, откуда такая чистота этнического типа по нынешним‑то временам? Теперь он разглядывал противоположный настенный рисунок, важно поводя длинным, грозно очерченным носом из стороны в сторону, словно бы ловил в воздухе неизвестные и неэстетичные ароматы. Пахло в рабочем кабинете Игнатия Христофоровича всегда однообразно – сандаловым деревом и мятой, поэтому можно было предположить, что не в запахах заключалось дело.

– Сколько раз к вам ни захожу, все время одно и то же. На этой стене во всяком случае, – вяло кивнул Гортензий в направлении рисунка. И все трое поняли – разговор, ради которого они здесь собрались, начался. Хотя и своеобразным способом. – Что же, это доставляет вам удовольствие, Игнатий Христофорович? Я без задней мысли, кстати, спросил.

Настенный рисунок, противоположный рабочему месту Игнатия Христофоровича, изображал подопечный ему поселок «Беспечная малиновка» в день празднования Свадьбы Старшего Сына, чьего неизвестно. Да это было и неважно. Совершенно. Фигуры на рисунке неторопливо двигались в замедленном действии, чтобы можно было рассмотреть процессию в подробностях, если кому придет такая охота. Обычно же охотников не находилось, за исключением самого Игнатия Христофоровича. Скучно это. Да и ни к чему. А кое‑кому и неприятно. Чтобы не сказать большего.

– Удовольствие, милый Гортензий, здесь совершенно постороннее, – веско заметил хозяин дома и кабинета. – Все дело в ответственности. О коей нужно помнить. И непрестанно. Раз уж взвалил оную на себя. Впрочем, вы сами понимаете, хотя и делаете вид… иначе зачем бы вы… Зачем бы вы обременили себя этой ношей, да еще в столь раннем возрасте?

– Ну, я другое дело, – отмахнулся Гортензий, причем в буквальном смысле – замахал у себя перед носом узкой, приятно‑женственной рукой с длинными лиловыми ногтями, будто бы отгоняя назойливое насекомое. – Никак не могу избавиться от визуализации ощущений. Это все Григорян со своими опытами, – пожаловался он.

Амалия не упустила случая ехидно уколоть своего любимца:

– А вы, разумеется, вызвались добровольцем? Имейте в виду, Игнаша затевает эксперимент по нейронной вивисекции. Так, может, предложите свою кандидатуру? Чтобы он, бедняга, не мучился с полимерными симуляторами. Ощущения будут незабываемые, это я вам гарантирую!

– О, моя жрица неопределенного возраста! Почто вы столь жестоки к пытливому уму? – посетовал с пола Гортензий, изображая из себя оскорбленную невинность.

Все трое засмеялись. Но как‑то несмело и будто бы опасаясь спугнуть нечто важное, что незримо витало в переливающейся зелеными всплесками, прохладной комнате.

– Викарий, любезный, я бы попросил вас включить. Последний серийный «баскет», с самого начала, – призвал Игнатий Христофорович своего «лаборанта». Зачем он обращался столь выспренно к существу неодушевленному, он и сам не понимал. Наверное, все дело в воспитании. Любое нечто, обладающее высокоразвитым интеллектом, пусть даже не обладающее личностью, его носящей, имеет право на некую долю уважения. – И вот еще что. Сопереживатель не подсоединять! Нам нужна чистая картинка.

Посредине кабинета немедленно вспыхнул столб абсолютно белого света. Все приготовились смотреть. Белоснежный всплеск распался на радужные соцветия, и вот уже по центру развернулось объемное действие, отображающее реальные события в масштабе примерно один к пяти.

– Как называется сие место? – прозвучал высокий голос Гортензия будто бы за кадром.

– «Яблочный чиж». Владение за № 28593875‑бис. У Агностика оно единственное. Смотрите внимательно, – ответил ему Игнатий Христофорович. Сам он взирал на происходящее вполглаза. Давно уж знал наизусть, оттого и не спал всю последнюю ночь. Да что пользы?

В четком цилиндрическом луче как раз происходили ключевые события. Какое‑то темноволосое, довольно юное существо держало за руку малыша Нафанаила, а тот, выпучив до отказа муаровые глазенки, наблюдал за дурацким поступком Агностика, сходящего вниз с парапета атомного регулятора, на манер архангела Гавриила, слетающего к Пречистой Деве.

– Вот сейчас, будьте внимательны. Это черт знает что! Это вопиющее самодурство! Он чуть не угробил доверчивую особь – подростка! Надо же додуматься, в допотопном «квантокомбе» прикасаться к живому существу! Тоже мне, нашел маскарадный костюм – еще какая‑то пара секунд, и энтропия достигла бы критического уровня! – Игнатий Христофорович прокомментировал происходящее чересчур горячо и для себя неуместно, но уж очень возмутило его поведение Агностика. – Я, конечно, все понимаю. Столь огромное несчастье, – сказал он уже куда тише, будто одумался и ощутил неловкость от своей гневной вспышки. – Однако нельзя же так! Ведь есть же общие договоренности! А если это приведет к дестабилизации?