Семнадцатилетние - Герман Матвеев

Было жаль улетевшего вальса. Он так подходил к ее настроению и к этому яркому дню… Но вот прошла минута-другая — и снова послышалась музыка. Бойкие пальцы побежали по клавишам рояля, и следом вступила виолончель. С первой же музыкальной фразы девушка узнала произведение. «Сомнение» Глинки. Она очень любила этот романс и теперь с нетерпением ждала голоса артиста. «Кто запоет? Певец или певица? Если певец, то все будет хорошо», — задумала она.

— Светлана!

Строгий голос Марины Леопольдовны вернул ее к действительности. Девушка встала и, взглянув на доску, сразу увидела ошибку. Она уже хотела поправить Косинскую, но учительница остановила ее жестом и спросила:

— О чем ты размечталась?

— Я не мечтала, Марина Леопольдовна, — грустно ответила Светлана, перекидывая на спину косу. — Я смотрела на вашу брошку и немного задумалась.

Нагнув голову, учительница с удивлением взглянула на брошку, словно впервые ее увидела, затем потрогала рукой и, не найдя в ней ничего особенного, вопросительно уставилась на девушку:

— А при чем тут моя брошка?

— У вас очень красивая брошка, — сказала Светлана. — Раньше я ее как-то не замечала.

Марина Леопольдовна погрозила пальцем и хотела сказать: «Не хитрите со мной. Я вас всех вижу насквозь», — но вместо этого почему-то смутилась и недовольно пробормотала:

— И совершенно напрасно заметила. Это вас не касается. Садись и внимательно слушай.

Как только девушка села, она сразу же услышала пение. Романс исполнял великий Шаляпин. Какое-то время Светлана слушала романс и одновременно с этим старалась следить за ответом Косинской, но это ей не удавалось. Смысл слов чужого языка не доходил до сознания.

Наконец и Марина Леопольдовна услышала музыку и поняла, почему на лицах у девушек застыло странное выражение, не имеющее никакого отношения к немецким глаголам.

— Дежурная, закройте окно! — приказала она.

— Марина Леопольдовна, у нас так душно, — недовольно вытянув губы, возразила Смирнова, но учительница даже не взглянула в ее сторону.

Окно закрыли, музыки не слышно, а в душе у Светланы она продолжает звучать… «Напрасно надежда мне счастье гадает…»

Аня Алексеева почти совсем не знала слов романса, но музыка напомнила ей вчерашний вечер, и снова тревожное чувство сжало сердце девушки.

Вернувшись вчера из школы домой, она нашла у себя в комнате на столе записку: «Аня, обед в буфете. Меня не жди. Вернусь поздно. Мама». Такие записки оставлялись и раньше, когда у матери предполагалось какое-нибудь совещание, и Аню никогда это не тревожило. Мать ее была инженером-конструктором и работала на том же заводе, где работала до войны вместе с отцом. Прочитав записку, Аня вздохнула и, переодевшись, отправилась на кухню. Ей было грустно. Хотелось повидать мать, рассказать об уроке Константина Семеновича. Они так мало бывают вместе, только по воскресеньям, да и то если у матери нет срочной работы. На кухне Аня развела примус, поставила чайник и отправилась в комнату матери, где стоял буфет, а в нем судки: обед они брали в заводской столовой. Раньше в этой комнате жил отец, а она с матерью рядом. Кроме них в квартире сейчас живет одна бездетная вдова. Ее муж тоже погиб на фронте.

Войдя в комнату матери, Аня ощутила сильный запах духов. Духи были какие-то новые, непривычные. На кровати она увидела брошенный костюм, в котором мать ходила на работу. На полу стояла коробка из-под выходных туфель. Все это показалось Ане необычным и странным. Она заглянула в шкаф и увидела, что темно-коричневого шелкового платья нет. Значит, мать переоделась и куда-то уехала… но только не на работу. Куда же?

Пообедав, Аня села за уроки. Просидев около двух часов, она поймала себя на том, что почти ничего не запомнила из прочитанного. Решив несколько задач по тригонометрии, Аня раскрыла томик ранних рассказов Горького. На какое-то время могучий талант писатели подавил в девушке чувство безотчетной тревоги. Только услышав, что часы пробили двенадцать, она вновь вспомнила о матери. Так поздно мать почти никогда не задерживалась.

Мать вернулась около часа. Аня лежала в кровати, но не спала. Она слышала, как скрипнула дверь, щелкнул выключатель в прихожей… Мать сняла пальто, прошла к себе в комнату. Через стенку доносился стук каблуков… И вдруг она запела тихо, тихо, без слов… И это был романс, который только что исполнял Шаляпин, «Сомнение» Глинки. Минут через пять мать в домашних туфлях тихо вошла в комнату и остановилась у изголовья кровати.

— Мама, где ты была?

— А я думала, что ты спишь… Я была в театре. Уже поздно… Спи, Анечка… спи, моя девочка…

Мать погладила ее по голове, поцеловала в лоб и вышла. И рука, и губы, и вся она была какая-то прохладная, свежая; глаза блестели, а в комнате она оставила аромат духов. Ласка матери растрогала Аню чуть не до слез. Обычно отношения между ними были теплые, дружеские, но лишенные всяких сентиментов.

После ухода матери Аня долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к шорохам в соседней комнате. «Ну что такое случилось? Почему мама не может надеть хорошее платье и пойти в театр? Она так много работает», — успокаивала себя девушка, но смутная тревога не покидала ее.

…Громкий голос прервал размышления Ани.

— Достаточно! — сказала Марина Леопольдовна и, пододвинув к себе журнал, взяла вставочку. — Придется поставить тройку. Жаль… очень жаль, но больше ты не заслужила. Садись.

Нина Косинская вспыхнула, быстро заморгала длинными ресницами и, неслышно ступая, как провинившаяся, направилась к своей парте. Училась Нина, хорошо, и тройка по немецкому языку больно задела самолюбие девочки. Но если бы только это… Тройка сулила ей много неприятных минут дома. Она знала, что у отца испортится настроение и за обедом он будет говорить о том, что в Министерстве просвещения правая рука не знает, что делает левая, что программа в школах недопустимо перегружена; обе бабушки и мама дня два будут бурно «переживать» это событие. Правда, мнения бабушек в конце концов обязательно сойдутся на том, что во всем виновата Марина Леопольдовна: она жестока и слишком требовательна к детям. Ниночка могла по рассеянности что-нибудь перепутать или случайно забыть, и вместо того, чтобы помочь ребенку, она и рада стараться! Одним словом, будут виноваты все, кроме Нины…

— В чем дело, девочки? — спросила Марина Леопольдовна, обращаясь к классу. — Я замечаю, что с некоторых пор вы стали хуже заниматься. Почему? Немецкий язык вам разонравился или я изменилась? Смирнова, объясните мне, пожалуйста, причину.

— Что я должна объяснить, Марина Леопольдовна? — переспросила Женя, поднимаясь и с недоумением оглядываясь на подруг.

— Почему по немецкому языку так много троек?

— Не знаю, Марина Леопольдовна. Отметки же не я ставлю.

— А вы считаете, что я ставлю ниже, чем полагается? Женя выдержала строгий взгляд учительницы и невозмутимо ответила:

— Нет. Этого я не могу сказать. Вы ставите справедливо.

— Так почему же тройки?

— Не знаю. У меня, например, нет…

— Я спрашиваю обо всех! — резко перебила ее Марина Леопольдовна. — Вы староста класса, а к тому же еще, так сказать, одна из классных руководительниц!

В ответ на эту «шпильку» Женя промычала что-то неопределенное, но сдержалась и не вступила в пререкания.

— Не забывайте, девочки, что аттестат зрелости выдают не всем. Надо работать. Пожалуйте сюда, Аксенова. Садитесь, Смирнова.

Женя долго не могла успокоиться. Ее возмутил и обидел резкий тон учительницы, а еще больше издевательская фраза о «классной руководительнице». «Почему она на меня рычит? — думала Женя. — Почему я должна отдуваться за всех? Если еще хоть раз назовет меня классной руководительницей, я ей тоже отвечу…»

И Женя начала думать о том, как и что она скажет Марине Леопольдовне в следующий раз. Через минуту, так ничего и не придумав, она взглянула на комсорга, к которой тоже относилась эта ядовитая фраза о «классных руководителях». У Кати были плотно сжаты губы, а между бровей появилась сердитая складка, вроде запятой. Значит, задело. Тамара сидела впереди и, не видя ее лица, Женя не могла определить, как Кравченко отнеслась к язвительным словам Марины Леопольдовны.

Десятиклассницы заметили, что с первых же дней появления у них нового классного руководителя Марина Леопольдовна постоянно бывает не в духе и держится с ними так, словно они в чем-то виноваты. Но в чем именно? В том, что они полюбили литературу и ждут с нетерпением уроков Константина Семеновича? В том, что они теперь много читают и тщательно готовятся к урокам своего классного руководителя? Правда, если говорить по совести, то какая-то доля истины в упреке Марины Леопольдовны есть. Увлечение литературой, конечно, сказалось на успеваемости по другим предметам. Спорить бесполезно. Стоит только посмотреть в журнал. Тройки, тройки, а кое-где и двойки. И только две ученицы — Валя Белова и Светлана Иванова — учились, как всегда, хорошо.