Собака мордой вниз - Инна Туголукова

Взятая тема – очень узкоспециальная, – пояснила ученая девушка. – Если говорить совсем просто, она, наверное, о том, что сегодня происходит в нашей жизни, в современной литературе, современной эстетике, современной философии. Сменился тип мышления, соответственно появилась другая литература, другая культура. «Пустой знак», о котором идет речь, – это ситуация пустого означивания, в которой мы сейчас живем. Основания жизни утрачены, осталось огромное количество имен, которые называют эти основания. То, что мы сейчас имеем, – это взаимодействие между этими именами, между названиями…

Впечатленная, Соня вгляделась в милое лицо, пытаясь высмотреть на нем истоки столь глубинной учености, прихватила газетку домой и вечером зачитала Данику особо заковыристые места.

– Ну и что? – усмехнулся тот. – Почитала бы ты юридические трактаты. Я тоже так умею.

– А ну-ка, давай!

– С точки зрения банальной эрудиции, – надменно произнес Даник, – каждый индивидуум, критически метафизирующий абстракцию, не может игнорировать критерий субъективизма.

Они посмеялись, но осадок остался – ощущение некоей ущербности, собственной неполноценности, что вот люди занимаются «мифопоэтикой, соответствующей совершенно иной системе мышления», а она читает женские романы и торгует мобильными телефонами. Но с другой стороны…

Из задумчивости Соню вывел пронзительный голосок, буравчиком впивающийся в мозг:

– Врачиха-гинекологша чуть коньки не отбросила, когда увидела, что я девочка.

– Она что, ожидала увидеть мальчика у себя на кресле? – хохотнули соседки.

– Ну, в смысле, что я целочка. «Как же так? – закудахтала. – Ведь вы же явно беременны!» «А я, – говорю, – без понятия. У меня, – говорю, – ни с кем ничего не было».

– Не п…и! – лениво бросили с дальней койки. – Я читала, так случается. Твой хиляк не сумел тебя распечатать. Моей сестре такой же слабосильный попался – месяц долбился, и все без толку. Ее аж всю скрючило-скособочило. Пришлось шкандыбать к эскулапам. Так ветеринар орал на всю поликлинику. «До чего ж ты, – говорит, – сучий потрох, бабу довел?» Он ей потом, кстати сказать, сам и помог. Безвозмездно.

Визгливый голосок поднялся до заоблачных высот:

– Не было у нас ничего! Мать моя развонялась, а я говорю: «Может, мне в троллейбусе надуло!» Щас, говорят, террористы какую-то заразу в метро пускают, чтобы русские женщины от них беременели…

Терпеть это было решительно невозможно, и так настроение не самое праздничное, а предстоял еще «вечер воспоминаний». Соня потерла уши и поднялась, чувствуя подступающую тошноту от этого невыносимого, как скрежет металла по стеклу, голоса. Но, проходя мимо не умолкающей, совсем еще юной девицы, не удержалась и спросила:

– Вас, случайно, не Марией зовут? Вам ангелы с крыльями по ночам не являются?

Девки дружно заржали, а Соня отправилась на сестринский пост и попросила перевести ее в другую палату.

– У нас абортируемые лежат в этой, – отрезала медсестра, не поднимая головы.

– Ну какая вам разница? Я же все равно уйду послезавтра… Я вас отблагодарю.

Сестра обратила на нее заинтересованный взгляд.

Соня вытащила из кармана пятьсот рублей.

– В шестой палате есть одно место, – задумчиво проговорила сестра. – Но главный держит его для своих…

Соня достала еще одну бумажку.

– Ладно, – решилась коммерсантка, небрежно стряхивая деньги в ящик стола. – Идите в шестую палату, но если главному понадобится место… – развела она руками.

– А завтра, когда вы сменитесь, меня оттуда не турнут?

– Я скажу, вы от главного…

Палата номер шесть оказалась двухместной, и там уже обитала круглолицая улыбчивая женщина лет пятидесяти пяти, то есть того самого возраста, за которым Соне и мерещилась беззубая старость.

– Вот и славно, – обрадовалась она. – Вдвоем веселее коротать больничное одиночество. Меня зовут Наташа, Наталья Николаевна. Устраивайтесь, и будем обедать. У меня столько вкусного!

– Боюсь, я сейчас плохая сотрапезница. Токсикоз, – пояснила Соня.

– Тогда не буду вас мучить, знаю, что это за прелесть. Вы на сохранение?

– На аборт, – сказала Соня и вдруг расплакалась перед этой незнакомой женщиной и рассказала ей о своих бедах – выдала монолог в стиле Нинки Капустиной, из которого получалось, что все в ее жизни плохо, просто ужасно, куда ни кинь – всюду клин. А дело в проклятой квартире, вернее, в полном ее отсутствии, потому что нельзя же считать достойной жилплощадью мерзкую ночлежку, в которой она обитает, набитую народом как селедкой в бочке! Ведь если бы у нее была своя квартира, пусть крохотная, однокомнатная, но своя, Даник давно бы к ней переехал, и они, конечно же, оставили бы этого ребенка. Потому что на самом деле он только ее и любит – все остальное просто трагическое стечение обстоятельств. Жизнь сама все расставила по своим местам – он попробовал без нее и не смог. И она без него не сможет – второй-то раз уже точно! – а значит, должна, обязана сохранить даже ценой своего ребенка, которого он не то чтобы не хочет, но, как ответственный человек, понимает, что нельзя изначально обрекать на ничтожное прозябание маленькое беззащитное существо. Да, он женат и имеет дочку (единственное, что терзает ее, Соню). А перед женой его, Полиной, она ни в чем не виновата. Ведь если бы Даника все устраивало в семье, если бы ему было хорошо дома, разве он вернулся бы к ней, к Соне? Ни-ко-гда! А он к ней вернулся, потому что мало прельстить мужчину, даже такого слабого и бесхитростного, как Даник, материальными благами, нужно нечто большее – сердечное тепло и родство душ, а там его нет и в помине, один голый расчет. И подло держать человека на привязи, грозя всемогущим папой, который отнимет свои подачки и перекроет кислород за свою ущербную дочку. Да, ущербную! Потому что считает, будто нормального человека можно держать в клетке, пусть даже и золотой!

– Никогда в жизни мне не было так отчаянно плохо. Ужасно выбирать между ребенком и мужчиной, хотя и вариантов-то особенных нет. Даже если бы я решилась пренебречь мнением Даника и, естественно, потерять его навсегда, все равно ведь не смогла бы взять на себя такую ответственность. Живу в мышиной норе, встречаюсь с женатым мужчиной, торгую мобильными телефонами и в любую минуту могу оказаться на улице, в смысле без работы. А в моем возрасте впереди у меня…

– …целая жизнь, – перебила Наталья Николаевна.

– Но вы же понимаете, что это за жизнь! – горько сказала Соня.

– Это вам только теперь кажется, будто с годами что-то необратимо меняется. Поверьте мне, это не так. Ну, или не совсем так. Все зависит от человека и его отношения к себе и к жизни. Приятельнице моей мамы было семьдесят пять лет, когда в поликлинике она познакомилась с пожилым мужчиной, своим ровесником. Тому стало плохо, и она проводила его до дома. Уж не знаю, в какой момент между ними вспыхнули страстные чувства, только искры летели во все стороны. Он был вдовцом, и она бегала к нему на свидания, таясь от мужа, и даже подралась с соседкой своего возлюбленного, которая, оказывается, тоже имела на него серьезные виды. И знаете, почему они расстались? Он настаивал, чтобы во время любовных утех она снимала кофточку, а она стеснялась своей ампутированной груди и не смела показать ему протез, боясь охлаждения. Так что в итоге победа досталась все-таки соседке… Если вы, конечно, об этом.