Эльфийский Камень Сна - Кэролайн Черри

И тихо Фиан запел о людях и волках, и горькой была та песнь. Вздрогнула Арафель при звуках ее и поспешно попросила его остановиться, ибо в своих тревожных снах Эвальд услышал ее и завертелся, и, вздрогнув, пробудился в поту.

— Спой теперь что-нибудь более доброе, — попросила она. — Более светлое. Эта арфа не была создана для ненависти — дар моего народа королям людей. Случалось раньше мы одаривали их, разве ты не знал? Звук ее проникает во все миры Элда — твой и мой, и гораздо более темные тоже. Никогда не пой темных песен. Играй мне светлые мелодии. Воспой мне солнце и луну, и смех, спой мне самую светлую песню, которую ты знаешь.

— Я знаю детские песни, — с сомнением ответил он. — И походные песни. И великие песни, но наше время словно создано для темных песен.

— Тогда спой мне песни для малышей, — сказала она, — те, от которых смеются люди — о, арфист, как мне нужен смех, больше, чем что либо иное.

И Фиан послушался ее, пока луна всходила над деревьями, а Арафель вспоминала песни былых лет, которые мир не слышал уже много веков. Она напевала их нежно, а Фиан слушал и подхватывал мелодию на арфе, пока слезы радости не начали струиться по его щекам.

В этот час в Элдвуде не могло случиться ничего дурного: духи недавних времен, что крались, пугали и боролись с человеком, бежали в иные места, не находя здесь ничего знакомого; и древние тени, дрожа, расползались в разные стороны, ибо они были памятливы.

Но время от времени эльфийская песнь обрывалась, ибо Арафель ощущала прикосновения зла и ничтожности внутри себя, и холод пронзал ее как железо, принося с собой чувство ненависти, которое она никогда не знала, так близко.

Потом она рассмеялась, разрушив чары и отогнав их от себя. Она склонилась к арфисту, показывая ему полузабытые песни, все время ощущая, как где-то там, в долине Керберна, на холме Кер Велла мечется в потных снах человеческое тело, чувствуя, как над ним насмехаются эльфийские песни, пробуждающие эхо и спящих духов.

С рассветом Арафель с Фианом поднялись и немного прошлись, и разделили трапезу, и напились из холодного чистого источника, который был ей известен, пока горячее око солнца не пало на них и не погрузило Элдвуд в знойную тишину.

Потом Фиан безмятежно заснул, а Арафель боролась с навалившейся на нее дремой. И сны пришли ей в этой дреме, ибо настало время грезить ей, когда он, Эвальд, бодрствовал, и бег этих снов ничем нельзя было остановить, как тяжесть опускавшихся век. Они обступали ее все теснее и теснее. Сильные ноги человека сжали круп огромной дикой лошади, руки его сжали кнут, и он безжалостно пришпорил животное. Ей снился лай собак и травля, и бег по лесам и склонам, и яркие брызги крови на пятнистой шкуре, ибо Эвальд кровью стремился стереть кровь, потому что в его памяти все еще звучала арфа, и он помнил… арфиста и зал и то, как тот воспевал его службу королю. Он гнался за оленем, но думал о другом. Она вздрогнула от убийства, совершенного ее собственными руками, и ужаснулась страху, сгущавшемуся в глазах господина долины, страху, что отражался в глазах его друзей, ложился на бледные лица его жены и сына, когда запятнанный оленьей кровью он вернулся домой.

С наступлением вечера Арафель и ее арфист проснулись, и нежные песни разогнали страх и сны. Но все равно воспоминания время от времени охватывали Арафель, и она ощущала боль утраты, и леденящий холод наваливался на нее так тяжело, что рука ее невольно скользила к шее, где прежде висел лунно-зеленый камень. А раз на ее глазах внезапно проступили слезы. Фиан заметил это и запел еще более веселые песни.

Но музыка не веселила ее, и струны замерли.

— Научи меня еще одной песне, — попросил он, пытаясь отвлечь ее. — Ни один арфист не знает таких песен. И, может, теперь ты поиграешь для меня?

— Я не умею, — ответила она, ибо последний настоящий арфист из ее народа давным-давно утонул. Но ответ ее был не совсем правдив. Когда-то она играла. Музыка ушла из ее рук с тех пор, как последний из ее собратьев ушел, а она пожелала остаться, слишком любя этот лес, несмотря на людей.

— Играй, — сказала она Фиану, с усилием пытаясь улыбнуться, хотя железо смыкалось все туже вокруг ее сердца, а господин долины метался в кошмарах, просыпаясь в поту и обуянный духами.

Это была та самая человеческая песня, которую Фиан заиграл тогда в отчаянии на скале, яркой и дерзкой была она, и Элд откликнулся на нее звоном; и Эвальд, мучаясь бессонницей, завернувшись в меха, задрожал перед очагом, сжимая с ненавистью свой камень и не желая его отпустить, хоть он нес ему смерть.

Но тут запела тихо Арафель — песню древней земли, которую никто не слышал с тех пор, как мир поблек. Арфист подхватил мелодию, которая ведала о земле и берегах, о водах, о приходе человека и изменении мира. Фиан рыдал играя, а Арафель печально улыбалась и наконец умолкла, ибо это была последняя эльфийская песня. Сердце ее посерело и застыло.

Наконец вернулось солнце, но Арафель больше не хотела ни есть, ни отдыхать, она сидела погруженная в свое горе, ибо утратила свой мир. Ей снова захотелось вернуться сумеречным путем в свой мир с его более яркой луной и более нежным солнцем. Может, теперь ей удастся уговорить арфиста пойти с ней. Он смог бы найти путь туда. Но теперь она сама отдала часть своего сердца в залог и даже не могла уйти отсюда — слишком крепко она была привязана к мыслям о камне. Так она отдавалась горю и отчаянию, временами прижимая руку с тому месту, где был прежде камень. Тени шептали, что наступает конец Элду. Но она с древним упрямством отказывалась их слушать, хотя чувствовала обреченность — слишком многого не стало, и она стала подвластна даже арфе.

Он снова выехал на охоту, Эвальд из Кер Велла, как только солнце поднялось. Доведенный до бешенства снами и бессонницей, он кнутом выгонял своих людей за ворота, как собак, к лесу, разграблять его пределы, ибо он догадывался об источнике своего рока и звуках арфы во сне. С огнем и топорами он пересек темные воды Керберна, собираясь свалить одно за другим все деревья, пока все не опустеет и не погибнет.

Теперь шепот и шелест леса был пронизан гневом. С севера на Элдвуд и всю долину Кера накатывала армада туч, закрывая собой солнце. Ветер дышал в лица людей, так что ни один факел не был поднесен к лесу из страха, что огонь может обернуться против них же самих; но топоры все равно звенели и этот день, и весь следующий. Тучи обкладывали небо все плотнее, а ветра становились все более пронизывающими, и Элдвуд мрачнел и наполнялся сыростью. Арафели все еще удавалось улыбаться по ночам, когда она слушала песни арфиста. Но каждый удар топора заставлял ее содрогаться, и когда Фиан спал урывками, железное кольцо все больше смыкалось вокруг ее сердца. Она знала, что рана, наносимая Элдвуду расширяется с каждым днем, и господин долины наступает.