Другая история войн. От палок до бомбард - Александр Жабинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Возможно, авторы фабриковали подделки, не собираясь выдавать их за истинные документы. Возможно, они сочиняли апокрифические документы, собираясь затем испросить для них одобрения какого-либо авторитета и тем самым придать им подлинность».
Мы согласимся. Почему нет? Возможно, кто-то из авторов фальшивок действительно не думал, что его подделка через несколько сот лет будет принята за подлинный документ эпохи. Он всего-навсего хотел получить несколько дукатов, потому что задолжал булошнику и продавцу колбасок. Возможно, он испросил на счет своей подделки одобрения «авторитета», и даже получил его. Но от этого его новодел не стал подлинным документом прошлого, хоть и считается таковым до сего времени!
Обо всем, о чем мы здесь пишем, историки прекрасно знают. Ведь Бернар Гене тоже историк. Да и вообще все сведения, которые мы приводим в наших книгах, взяты из исторических трудов. Вот в чем источник нашего негодования: зная, как создавалась их наука, члены исторического сообщества, критикуя нас, позволяют себе такие, например, заявления: «История такая же точная и строгая наука, как математика»![6]
Представим себе фантастическую ситуацию. Генеральный секретарь ООН собирает всех виднейших историков мира и предлагает им беспристрастно восстановить картину исторического прошлого. И кладет перед ними несколько мешков денег. Вы думаете, историки займутся изучением того, как развивались наука, литература, искусство? Нет. Они опять вытащат на свет старые хроники, и будут потрясать ими в воздухе, споря, какой «номер» у того или иного Карла!
Бернар Гене отлично знает, как в угоду политическому моменту создавались «истории». Он пишет прямо и без обиняков:
«Тексты исторических сочинений… предлагали читателю картину настоящего, много раз отраженного в зеркалах прошлого…
Новое настоящее, требовавшее уважение к прошлому, благодаря усилиям науки получало новое прошлое. Но тут стало очевидно, что незыблемость истории – иллюзия: перемены не вызвали никаких потрясений. Новые исторические истины оказались легко усвоены и включены в общую систему взглядов».
Так оно и есть. В конце XV века развитие исторической критики поставило под сомнение троянские корни французов, и для поддержания их национальной гордости была выдвинута версия галльского происхождения, корни которого к тому времени «обнаружила» история. И Карл Великий, который не мог больше служить оправданием для крестового похода, послужил оправданием союза между королем Франции и Флорентийской республикой.
«Стоит ли удивляться? Разве с тех пор история стала лучше?… – спрашивает Б. Гене. – Если чудом историки когда-нибудь перестанут быть эхом и подспорьем течений, увлекающих за собой их эпоху, если в один прекрасный день они перестанут питать и оправдывать страсти своего времени, не превратятся ли они тут же в священников церкви без паствы?»
Мысль историка вполне ясна: конечно, пересмотреть историю можно, это даже совсем легко. Но зачем? Все преимущество от теперешнего состояния дел у нас (у Запада). А если мы пересмотрим историю, еще неизвестно, у кого они окажутся. Это так же ясно и прозрачно, как дремучее невежество нашей российской политической элиты, которая никак не может понять, что экономическое преимущество Запада есть следствие его идеологического преимущества, а оно, в свою очередь – следствие преимущества историографического.
Историографический аспект войн
Можно ли назвать историю наукой? Чтобы решить этот, казалось бы, парадоксальный вопрос, надо сначала определиться, каким материалом оперируют ученые, называющие себя историками.
Известный историк, филолог и литературовед, академик Ю. М. Лотман писал:
«Важную сторону предварительной работы историка составляет умение чтения документа, способность понимать его исторический смысл, опираясь на текстологические навыки и интуицию исследователя. Однако даже если мы предположим у читателя документа многостороннюю эрудицию, опыт и остроумие, положение его окажется принципиально иным, чем у его коллеги в любой другой области науки. Дело в том, что самим словом «факт» историк обозначает нечто весьма своеобразное. В отличие от дедуктивных наук, которые логически конструируют свои исходные положения, или опытных, которые способны их наблюдать, историк обречен иметь дело с текстами…
Между событием «как оно произошло» и историком стоит текст, и это коренным образом меняет научную ситуацию. Текст всегда кем-то и с какой-то целью создан, событие предстает в нем в зашифрованном виде. Историку предстоит, прежде всего, выступить в роли дешифровщика. Факт для него не исходная точка, а результат трудных усилий. Он сам создает факты, стремясь извлечь из текста внетекстовую реальность, из рассказа о событии – событие».
Индуктивные построения не обладают доказательностью, ибо они не конечны. Спрашивается, может ли человек, «создающий факты», правильно понимать свою задачу? Может ли он быть объективен?
«Сознательно или бессознательно факт, с которым сталкивается историк, всегда сконструирован тем, кто создал текст… Таким образом, с позиции передающего, факт – всегда результат выбора из массы окружающих событий события, имеющего, по его представлениям, значение».
А мы утверждаем, что «сконструированы» не только отдельные факты (из-за чего историки вынуждены заниматься ре-интерпретацией), но и само здание всемирной истории тоже. Вот почему мы постоянно натыкаемся на ситуации, когда в «исторических построениях» не сходятся концы с концами. Например, жил в IV веке Августин Блаженный. Это факт, признанный историками. А орден августинцев создан в XIII веке. Тоже факт. Тем не менее, по легенде, учредил этот орден сам Августин. Таким образом, фактами не являются ни жизнь Августина, ни даты его жизни, ни дата создания ордена, ни то, что он лично приложил к этому свою виртуальную руку. Единственным фактом в этой истории, достойным изучения, оказывается наличие анахронизма, ибо невозможно, чтобы человек, живущий в IV веке, создавал хоть что-то в XIII веке.
Другой пример. Писатель XII века Кретьен де Труа отзывался о короле Артуре, жившем в V веке в Англии, как о своем современнике.
К сожалению, примеры бытования анахронизмов совершенно не интересуют историков. Закономерностей в их наличии они не видят, ссылаясь на банальный хаос в средневековых представлениях о настоящем и прошлом. Между тем именно факты и следует изучать, а наличие анахронизмов – факт, который не изучают.
А ведь мы во множестве примеров, подобных этим двум, находим систему: пятый век соответствует двенадцатому, а четвертый – тринадцатому; 5 + 13 = 17, и 4 + 13 = 17. Бывают и другие соотношения, но в конечном итоге вся длинная наша история выстраивается в некую пилообразную или, иначе, синусоидальную кривую.
Но о ней мы поговорим дальше. А сейчас вернемся к мнению об истории, высказанному Ю. М. Лотманом:
«Из наивного мира, в котором привычным способам восприятия и обобщения его данных приписывалась достоверность, а проблема позиции описывающего по отношению к описываемому миру мало кого волновала, из мира, в котором ученый рассматривал действительность «с позиции истины», наука перешла в мир относительности».
Исторической истины принципиально не существует.
Мы говорили уже о причинах, вызывающих войны. И видели, что новые технологические открытия тоже могут подвигнуть людей вести войны. Но вот оказывается, в полном списке известных истории войн есть такие, которые порождены только исторической традицией, и ничем больше. То есть к происходившим когда-то конфликтам типа драк или мелких вооруженных стычек, не связанных между собой ничем, кроме близости места, последующие историки давали наименование войны. И затем эти стычки по традиции числились по разряду войн, хотя государственного интереса не представляли и войнами, по сути, не были.
К их числу относятся, прежде всего, большинство стычек в ходе так называемых крестовых войн и знаменитая Столетняя война между Англией и Францией. Наталия Басовская пишет:
«… Люди, жившие в Европе между 1337 и 1453 г., вовсе не подозревали, что живут в эпоху Столетней войны…»
Интересно ознакомиться с кратким обзором зарубежных исследований о Столетней войне. Скажем сразу, из этого обзора мигом выяснится, что в рамках традиционной истории возможны самые разные мнения по одному и тому же вопросу, вызванные национальными или политическими пристрастиями авторов.
Историк Ле Патурель рассматривает эту войну не как межгосударственное столкновение, а как взрыв внутренних противоречий во Франции: «Это было восстание наиболее крупных французских баронов против королевской централизации, возглавленное их самым крупным представителем, имевшим огромные ресурсы вне королевства, – а именно герцогом Аквитанским». Это не новое заключение, и здесь есть определенная доля истины, так как гасконская проблема была почвой для проявления сепаратизма, носителем которого в данном случае выступал английский король.
