Династия Цин. Закат Китайской империи - Чан Лун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В марте 1648 года Цзиргалан был взят под стражу и понижен в титулах с цин-вана до джун-вана (то есть из принца первого ранга стал принцем второго ранга). Причиной стало обвинение в посягательстве на императорские полномочия, хотя на самом деле на них посягал лишь Доргонь. Довести обвинение до государственной измены Доргонь не рискнул, потому что Цзиргалан пользовался определенным влиянием, речь шла о «неосторожности» и «неосмотрительности». Продержав Цзиргалана некоторое время в заключении, Доргонь отправил его сражаться с войсками Южной Мин – так назывался южный «осколок» минской империи, которым с 1644 по 1662 год правили представители той же династии Чжу[57]. В столичный Пекин Цзиргалан вернулся в 1650 году, незадолго до смерти Доргоня.
Могущество Доргоня опиралось на три столпа. Во-первых, он был регентом при малолетнем императоре, во-вторых, он был главнокомандующим всех цинских войск, а в-третьих, – непосредственным командиром пяти маньчжурских «знамен», которые, по сути, являлись его личной гвардией. Был еще и четвертый столп, условный, – в то время никто из дома Айсингьоро не мог составить Доргоню конкуренции, он являлся единственным в своем роде.
В начале 1644 года сложилась следующая ситуация. В Пекине находился предводитель восставших крестьян Ли Цзычен, провозгласивший основание империи Шунь. Войско у Ли Цзычена было большое, но плохо обученное – не войско, а ополчение, к тому же оно было измотано длительной войной с минскими отрядами. Доргонь готовился к походу на Пекин, но для этого нужно было перейти через Великую стену, которую охранял военачальник У Саньгуй, находившийся в крепости Шаньхайгуань. В распоряжении У Саньгуя была стодвадцатитысячная армия, состоявшая из закаленных в боях воинов. Эта армия росла с каждым днем, потому что к У Саньгую бежали остатки минских отрядов, разгромленных повстанцами. Кроме того, в ставке У было много минских сановников и крупных землевладельцев, которые пытались найти здесь защиту…
Во многих работах, посвященных истории династии Цин, можно встретить неверное, чересчур упрощенное, описание ситуации с У Саньгуем. Якобы У стоял перед выбором относительно того, с кем ему заключить союз – с Доргонем или Ли Цзыченом. Логичнее было бы предположить, что ханьский военачальник предпочтет ханьского императора «северным варварам», но вышло наоборот – в конечном итоге У Саньгуй открыл ворота в Великой стене перед маньчжурской армией. Решающую роль в его выборе сыграла политика Хунтайцзи по отношению к китайцам и монголам. У Саньгуй был уверен в том, что на службе у маньчжуров его ждет благо, а в Ли Цзычене имел основания сомневаться, поскольку тот весьма жестко расправлялся со всеми, кто служил династии Мин. Сегодня осыплет почестями и золотом, а завтра прикажет казнить – сколько раз уже так бывало! Сановники и феодалы тоже склоняли У к союзу с маньчжурами – лучше спокойно служить «варварам», сохранив титулы, должности и имущество, нежели лишиться всего, вместе с головой. Присутствовало и еще одно важное соображение – переход Китая под власть династии Цин приводил к установлению спокойствия на северных рубежах.
На самом деле все было не совсем так. Амбиции У Саньгуя простирались гораздо дальше службы у маньчжуров или новой династии Шунь. Он хотел добиться от Ли Цзычена выдачи одного из малолетних сыновей покойного императора Чунчжэня для того, чтобы усадить его на престол, а самому стать регентом. У Саньгуй выступил против Ли Цзычена еще до заключения союза с Доргонем – он разгромил двадцатитысячный отряд повстанцев, а когда стало ясно, что против Ли ему не выстоять, начал искать поддержки у маньчжуров, ради чего поклялся в верности императору Шуньчжи, совершил ритуальное жертвоприношение и обрил голову в традиционном маньчжурском стиле бянь-фа[58], который вскоре станет китайским стандартом и породит поговорку: «Тот, кто имеет голову, не имеет волос, тот кто имеет волосы, не имеет головы»[59]. Но при этом хитрый У Саньгуй держал за пазухой змею – он надеялся въехать в Пекин на плечах маньчжуров и утвердиться там. Но Доргонь не позволил этому случиться…
Получив от У Саньгуя предложение заключить союз, Доргонь сначала подумал, что ханьцы готовят ему ловушку, поскольку к Шаньхайгуаню приближалась армия повстанцев под командованием Ли Цзычена. Но У Саньгуй сумел убедить Доргоня в своей искренности. Армия Ли Цзычена к тому времени уже подошла к Великой стене. Ли не знал о сговоре У с Доргонем, он шел покарать строптивого военачальника… Кстати говоря, по поводу конфликта У и Ли существует одна недостоверная, но распространенная байка – якобы раздоры начались после того, как Ли положил глаз на любимую наложницу У, а тот отказался ее уступить… На самом деле борьба шла за власть, женщины тут были ни при чем.
27 мая 1644 года у Великой стены состоялось сражение. Доргонь со своей тяжелой кавалерией укрывался в тылу до тех пор, пока армия У Саньгуя не начала отступать под натиском противника. Когда же Ли Цзычэн решил, что победа у него в руках, в бой вступили маньчжурские «знамена», которые смяли и растоптали крестьянскую армию.
С остатками своего войска Ли Цзычэн стал отступать к Пекину, но ему было ясно, что столицу удержать не удастся. 3 июня, перед тем как оставить разграбленный дочиста Пекин, Ли Цзычэн повторно провозгласил себя императором (первая церемония провозглашения прошла в начале того же года в Сиане). Таким образом «император» надеялся укрепить свою власть в глазах подданных, но кончил он плохо – сгинул где-то на юге в следующем году.
А теперь начинается самое интересное… У Саньгуй сумел заполучить в свои руки наследника минского престола во время преследования Ли Цзычэна. У торопился в Пекин, чтобы «восстановить» власть династии Мин. Вперед были посланы гонцы с приказом организовать достойную встречу будущему императору, однако Доргонь приказал У обойти столицу стороной и преследовать повстанцев. Силы были неравны, и потому У пришлось подчиниться. 6 июня маньчжуры вошли в Пекин и укрепились в Запретном городе[60]. Жители столицы оказались в положении крестьян из известной притчи, которые готовились встречать сестрицу-лису, а увидели перед собой тигра.
За маньчжурским авангардом подтянулись другие «знамена», и вскоре весь
