Жила-была женщина, которая хотела убить соседского ребенка (сборник) - Людмила Петрушевская

Но нам до этого еще жить да жить. И потом, мы ведь тоже не дремлем. Мы с отцом осваиваем новое убежище.

Чудо

У одной женщины повесился сын.

То есть когда она пришла с ночного дежурства, мальчик лежал на полу, рядом валялась табуретка, а с люстры свисала тонкая синтетическая веревка.

Рот у парня был в крови, на шее ясно виднелась красная полоска.

Он был без сознания, однако сердце еле слышно билось, так что приехавший на «скорой помощи» врач сказал, что это была только попытка самоубийства.

Причем на столе лежала записка: «Мамочка, прости, я тебя люблю».

Только тогда, когда сына увезли на каталке по больничному коридору (а мать вместе с ним в карете «скорой помощи» доехала до приемного покоя и отстала от него не раньше чем у дверей реанимации, держалась за его руку) – только тогда она, вернувшись домой, обнаружила, что у нее в тайнике, в шерстяном носке на дне чемодана, ничего не осталось.

А там было два обручальных кольца, все деньги, немного долларов и золотые сережки с рубинами.

Бедная женщина затем недосчиталась и магнитофона, единственной ценной вещи, которую она вынуждена была купить сыну под его обещание вернуться в школу.

Потом она увидела под кроватью и в кухне много пустых бутылок, в раковине груду грязной посуды, а в уборной следы рвоты и безобразие.

Правду сказать, она еще с порога, придя рано утром после ночного дежурства, подумала, что тут явно шла гульба (сыну предстояло идти в армию, и он говорил, что пригласит гостей, но мать все время возражала).

Однако, когда она утром вошла в квартиру, в их единственную на двоих комнату, и увидела покосившуюся люстру, отодвинутый стол, лежащую табуретку и, что еще страшней, веревку и тело на полу, у нее мгновенно отшибло все гневные мысли.

И только теперь, вернувшись из больницы, она все сразу восстановила в памяти и тут же, подняв табуретку, выдвинула из–под кровати чемодан.

Он был заперт небрежно, только на один замочек, второй отскочил.

Этот торчащий замочек много ей сказал, и она уже безо всякой надежды, оцепенев, открыла чемодан.

Носок лежал на своем месте, в углу под одеждой, но пустой.

В этом носке хранилась вся ее надежда на спасение, она строила разные планы, то купить телевизор, то заплатить, чтобы у парня приняли экстерном экзамены за курс средней школы, он бросил учиться в середине года.

То она мечтала поменять квартиру с доплатой, еще поднатужиться и накопить, однокомнатную на двухкомнатную, хоть в плохом районе, чтобы у мальчика была своя комнатка: пусть ей жилось тяжело с ним, но он был единственным родным человеком, больше никого у нее не осталось, вся семья умерла, весь их род: родители, тетки–дядьки, потом молодым погиб ее муж, какой–то злой рок преследовал их.

И вот теперь и мальчик захотел уйти. Кстати, он давно уже поговаривал о таких вещах, неуклонно приближалось время призыва в армию, а он с детства был мягким, добрым ребенком, не любил драться, говорил, что не может тронуть человека, и из–за этого его частенько избивали в школе, его постоянно преследовали трое ребят из соседнего класса, смеялись, что он не дает сдачи, такой слабак, и вытрясали у него из карманов все вплоть до носового платка, а он молчал.

Что не мешало ему теперь, в пьяном виде, замахиваться на мать: вообще с ним произошли страшные перемены, когда он подружился с дворовыми парнями старше его.

Они взяли мальчика под защиту, как он признался матери, он пришел домой и сказал, что все, теперь его никто не тронет, и ходил веселый, даже слишком веселый.

Вот тогда, в четырнадцать лет, он стал требовать у матери магнитофон, ребята давали ему переписать кассеты, а он не мог им признаться, что у него ничего нет, только сидел и смотрел на эти кассеты.

Он, видимо, им нахвастал насчет собственного магнитофона, выдавая желаемое за действительное.

Он знал, что у матери есть деньги, она берегла, копила, работала везде, где могла, но при этом она всегда ему твердо говорила, что карманные деньги могут его испортить, он еще, чего доброго, начнет пить и курить.

Он и начал довольно быстро пить и курить, его угощали, видимо; кроме того, он все–таки находил материнские заначки и подворовывал помаленьку, она была рассеянной и никогда не знала, сколько у нее чего.

Однажды он особенно долго кричал насчет магнитофона, плакал и даже заболел, поднялась температура, и он сказал, что лечиться не будет, хочет уйти.

Начался бред, он упорно отказывался от еды, и вот тут материнское сердце дрогнуло, она пошла купила ему магнитофон, самый дешевый, но все равно страшно дорогой.

Сынок быстро очнулся, стал смотреть во все глаза на магнитофон, она плакала от счастья, видя его ошеломление, но он вдруг опять лег, отвернулся и сказал, что это совершенно не то, что нужно.

Они вместе на следующий день потащились в эту дешевую лавочку менять магнитофон, приплатили опять бешеные деньги, причем их явно обманули, видя состояние матери и что она готова на все.

После этого он безо всяких тормозов слушал магнитофон день и ночь как сумасшедший, переписывал кассеты (понадобились деньги и на кассеты), а вскоре встал вопрос о кожаной куртке, джинсах и кроссовках.

Тут мать резко отказалась, эта веревочка могла виться бесконечно.

Она сказала ему: раз ты не учишься, поработай, как я. Я на всякую работу согласна ради тебя. Он стал говорить, что в жизни не будет, как его мать, гнуть спину за копейки.

Причем ведь он боялся делать все то же, что обычно делают в такой ситуации все мальчишки, – продавать газеты, мыть стекла машин у светофора: может быть, думала мать, он просто трусит, что опять прогонят, изобьют и т. д. Она, мать, и сама была из породы боязливых, всего пугалась, ото всего плакала, и он, видимо, вырос такой же без отца.

Но очень быстро после этих скандалов дело покатилось к тому, что он не хотел ходить в своих старых штанах и курточке, впал в тоску, не делал уроки, соответственно незачем было шляться в школу, стоять там позориться перед классом, просто незачем. Не за руганью же. Он не любил нотаций, просто ненавидел.

Все больше времени он проводил со своими защитниками, дворовой компанией, а они ведь, размышляла мать, сидя у растерзанного чемодана, и пили там, и курили, и ели, а он угощался за их счет.

И теперь скорее всего, подумала она, ему наконец припомнили, что это все он пил–ел на их денежки, и пришло наконец время их тоже угостить.

Вот почему он все говорил, что надо устроить проводы в армию, а она отшучивалась, что рано, еще два месяца.

И, конечно, всякий ребенок знает о тайниках в доме, куда мама прячет денежки.