Никотиновая баллада - Ника Созонова

— Я могу увидеть Гаврика? — Несмотря на захлестнувшее омерзение, я старалась говорить вежливо

— А Гаврик… он того… Спит, наверное. Я его сегодня не видел.

— Можно пройти?

Я протиснулась в прихожую, не дожидаясь ответа и потеснив колоритное существо. Оно так и осталось подпирать косяк, тупо глядя мне вослед.

Квартира была огромной, двухэтажной, и феноменально загаженной. Еще поражало почти полное отсутствие вещей. Зато тут и там попадались тела в отключке. Въедливая старушка на лавочке, похоже, была права. Похоже, мальчик и впрямь сидел в дерьме по самые ушки. Если б он не был точной копией Мика, если б не искристое обаяние, плескавшееся в его глазах и речах, когда мы болтали и пили месяц назад, я бы развернулась и ушла, едва увидев грязное чмо на пороге.

Хозяин обнаружился на втором этаже. Гаврик сидел в проеме ванной, рука была перетянула жгутом, в вене торчал шприц. Сначала мне показалось, что он мертв или вот-вот отойдет — от передозы. Но он улыбался, и его перекошенная физиономия выражала высшую степень блаженства.

Я не часто в своей жизни сталкивалась с наркотиками. Точнее, один раз — после ссоры с Миком, когда он в запале бросил мне в лицо, что для окончательного падения, мне осталось лишь спиться или сколоться. Назло ему я купила какой-то дряни у барыг и загнала в себя. И три дня болталась на грани смерти, поскольку у меня оказалась какая-то индивидуальная непереносимость психотропных препаратов. Врач 'скорой', которую в конце концов вызвала соседка, сообщил, что даже обыкновенная травка, которая уже легализована в нескольких странах, может стать для меня билетом на тот свет. А жаль. Наркоманка из меня вышла бы знатная. Я и так не отличаюсь кротостью нрава и стабильностью психики, а под кайфом вообще наступил бы трендец. Ну, да не судьба.

Как выводить человека из наркотического кайфа, я понятия не имела. К крови я отношусь спокойно — успела повидать всякого — поэтому для начала вытащила из вены шприц. Затем поволокла улыбающееся туловище в ванну, решив, что от холодной воды вреда не будет. Битый час я приводила Гаврика в чувство и, боюсь, половина того, что я делала, было неправильно: мои пощечины, скажем, вряд ли способствовали улучшению его самочувствия. (Правда, они дали мне возможность выплеснуть негатив.) Наконец мы с ним оказались сидящими на полу не менее загаженной, чем вся остальная квартира, кухни.

— Ты кто? — выдал Гаврик, пристально разглядывая что-то над моим левым ухом.

— Твоя галлюцинация.

— Ясно… — Он меланхолично кивнул.

— Ты что, не помнишь: клуб, кошки, разговаривающие с богами?..

— Почему же, помню. Ты — Наташа. Натуссь… И как ты сюда попала?

Он говорил, словно проталкивая слова сквозь толщу воды. Ни былого блеска, ни искристости — полнейшее равнодушие в интонациях и тусклых заплывших глазках.

— Это не важно.

Я понимала, что нужно уйти. Желала этого всеми своими фибрами, но отчего-то продолжала сидеть. Прошло, наверное, минут десять, пока я не собралась с духом и не встала — но тут он схватил меня за руку. Я инстинктивно дернулась, и он тут же выпустил ее. Ладонь его была влажной и горячей.

— Я тебе противен, да? Омерзителен?.. При взгляде на меня тебя тянет блевать?

Сейчас он не был похож на Мика, ну ни капельки. Черты лица заостренные, под глазами мешки, губы грязно-фиолетового оттенка. Главное же — абсолютно безжизненный взгляд. Словно это он, а не его брат-близнец, является призраком, или даже трупом, вылезшим из могилы.

— Это не совсем так: иначе я не стала бы возиться с тобой столько времени.

— Зачем ты это сделала? Мне было так хорошо, а теперь — паршиво… Почему, когда я весел, вокруг меня люди, их много, и они забирают у меня радость, сосут ее, подобно вампирам, а когда мне хреново, я совсем один?..

— Ни фига себе один! Да у тебя полная хата народа.

— Это не люди, это падаль. И хотя я тоже почти что падаль, мне противно их общество. Прошу, посиди со мной, раз уж ты пришла! Мне просто необходимо поговорить с живым человеком. Ко мне даже Анжелка уже не приходит — хотя она тоже не живая, она всего лишь разрисованная кукла.

Мне не было его жаль. Только горечь — от сравнения с тем беспечным остроумным парнем, с которым мы накачивались коктейлями в клубе, а потом бродили по утренним розовым лужам. По-прежнему тянуло уйти. Но из разговора с ним могло выплыть что-нибудь любопытное. Да и не зря же я тащилась сюда?

Усевшись на табурет (предварительно смахнув с него пустые консервные банки), я приготовилась слушать жалостливую историю — ведь все люди страсть как любят себя жалеть. Но Гаврик вновь замолчал. Пришлось заговорить мне:

— Ну что, так и будем играть в молчанку? Если ты хочешь мне поведать, какие все люди сволочи, как они толкнули тебя на путь разрушения твоей бессмертной души и твоего цветущего тела — можешь начинать. Я слышала такие истории пачками, и я не поверю ни единому твоему слову, но будет хоть какое-то разнообразие. Но если ты решил провести остаток вечера в тишине, то я, пожалуй, пойду.

— Ты дура. Я прекрасно понимаю, что сам во всем виноват, и не собираюсь искать козлов отпущения. И все же, если бы Мишка не умер, все было бы по-другому. Это я должен был погибнуть тогда — из-за собственной глупости и позерства.

Опа! Интересный поворот. Я проглотила оскорбление и приготовилась внимательно слушать.

Гаврик не смотрел на меня — упирался тусклым взглядом в собственные колени.

— Мы с ним никогда не ладили. Говорят, близнецы — самые близкие друг другу люди, но у нас было не так. Он был маменькиным сыночком: правильный, причесанный, умненький, а я был другим. Даже друзья-приятели у нас были разные. Вернее, у меня они были, а у него не было друзей вообще. Все потешались над его трусостью: он не хотел участвовать в наших авантюрах, не решался даже спрыгнуть с крыши сарая — с каких-то трех метров. Однажды мы накупили петард, чтобы запалить их во дворе нашего дома. Мишка гулял поблизости, но к нашей компании не приближался — знал, что это чревато. Но когда мы начали их поджигать, все-таки подошел. Я поспорил с одним парнем, что подожгу самую большую петарду и удержу ее в руке, пока она будет рассыпать искры. Мы были мелкие и не понимали, что это более чем опасно. Мишка заорал, чтобы я этого не делал. Мы с ним стали ругаться, а потом я сказал парням, чтобы двое из них подержали его, пока я буду геройствовать. Мне было дико страшно, но я знал, что я намного храбрее, чем брат, и меня подстегивало то, что на меня смотрят с восхищением, а над ним смеются. Я поджег петарду, сжимая ее в руке. И крепко зажмурился. Поэтому не видел, как он вырвался и рванул ко мне. Мишка выхватил у меня искрящуюся палку и хотел отбросить, но не успел — фитиль оказался очень коротким. Наверное, он бы выжил, лишь получил ожоги лица, но одна из ракет угодила ему в глаз. Глубоко, до мозга…