«Старику снились львы…». Штрихи к портрету писателя и спортсмена Эрнеста Миллера Хемингуэя - Виктор Михайлов

Грегори Хемингуэй даже через шестьдесят лет с восторгом вспоминал о тех счастливых днях:

«Охота на уток открылась осенью, и поскольку папа уговорил мою мать разрешить мне пропустить несколько недель школы, я еще ненадолго задержался. Сначала все для меня было странно. Мертвые дикие утки так походили на моих ручных друзей, если не считать того, что их оперение было обычно запятнано кровью и они не двигались и не крякали. Но я заставил себя прекратить сравнивать. Папа не читал мне благочестивых лекций о том, что мы «даровали смерть», не говорил всего того, что говорил позже, когда для него самого, больного и усталого, смерть казалась, вероятно, даром. Я помню лишь, как, подняв раненую утку, он сказал мне: «Скрути ей быстро шею, пусть не мучается».

Я привык убивать с детских лет, и много позже, уже в Африке, стал похож на того героя из «Недолгого счастья Фрэнсиса Макомбера», который мог убить кого угодно, абсолютно кого угодно. Но только тогда, а не теперь. Сегодня и я чувствую жизнь даже в дереве и вздрагиваю, когда его метят, и я знаю, что оно обречено на смерть. Наверное, мгновение дара смерти приближается и ко мне.

…В 30-е годы, еще до того, как мои родители развелись, весну и начало лета мы иногда проводили на Бимини, небольшом островке в группе Багамских, в сорока семи милях к востоку от Майами. Бимини расположен на восточной границе Гольфстрима…

Вся наша семья – мама, мои братья Джек и Пэт, которым тогда было 14 и 9, я сам и моя няня Ада – могли путешествовать на папином прогулочном катере «Пилар». «Пилар» – посудина, «построенная по папиному заказу», под чем, как я вскоре понял, понималось «судно, приспособленное для рыбной ловли, не для праздных прогулок». Что это означало, я узнал позже: после заказа лучших моторов и специально оборудованной площадки для рыбака у папы кончились деньги, их не осталось на то, чтобы сделать судно комфортабельным. Ловить тунца папу учил Майк Лернер… «Эрнест, эту рыбу вытаскивай сразу. Как только она заглотит крючок и начнет вырываться – почти вертикально уходит вниз и погибает от резкого перепада давления. И приходится тащить с глубины по крайней мере пятисот метров от четырехсот до восьмисот фунтов мертвого груза – и нужно успеть до того, как акулы почувствуют запах крови. Но здесь вокруг чересчур много акул. Стоит лишь одной найти твою рыбу и атаковать ее, как является еще с десяток акул, и начинается свалка, чтобы урвать кусок побольше, – рыбу растаскивают по частям…»

В тот вечер в одном из баров Билл Лидс, закоренелый пьяница и опытный рыбак, задал, наконец папе вопрос, который волновал всех с момента его приезда. «Эрнест, ты действительно думаешь вытащить целую рыбу?» – «Сомневаюсь, Билл. Но попытаться можно. Завтра мы это и сделаем».

На следующее утро мы поднялись спозаранку и позавтракали еще до рассвета. Папа непременно хотел сняться с якоря до восхода солнца. Ночью начал дуть сильный ветер, и, пока мы преодолевали прибой и выходили в Гольфстрим, океан вскипал белыми барашками. Подпрыгивая на волнах, мы не видели, как менялись оттенки воды – она просто казалась грязно-синевато-серой… Вскоре я скорчился пополам и в тот день так и не смог принять вертикальное положение. Все время словно спал, очнувшись только когда принесли обед, что делалось из добрых побуждений, но казалось тогда актом намеренной жестокости. Первые несколько раз, когда мне – еще в Ки-Уэсте – становилось плохо в море, папа возвращался и высаживал меня на берег. Но я понимал, что в этом есть что-то недостойное, к тому же взрослым, конечно, не хотелось терять полдня, отведенного для рыбной ловли. Я был преисполнен решимости не отступать, кажется, уже тогда я пытался подражать твердости характера моего отца.

В себя я пришел, когда вечером мы стали у причала. С трудом преодолев ступеньки, ведущие на палубу, я обнаружил там картину всеобщего ликования… Вокруг огромнейшей рыбы, каких я еще не видел, на причале толпилась половина населения Бимини… Все поздравляли папу. Майк говорил, что это не только выдающееся событие, но что ему суждено будет сыграть большую роль в истории Бимини, – рыбаки теперь будут знать, что тунца можно достать из воды целехоньким. Старина Майк, ему чужд был эгоизм, ради благополучия островитян и их хозяйства он готов был на раздел своего рая с пришельцами. Хозяйство островитян – это мрачная шутка. Состояло оно из трех полупустых отелей, существовавших лишь за счет баров, Центрального багамского банка, в котором работало несколько ловких рыбаков, и барахолки. Вокруг постоянно было много приятных черных лиц: эти люди играли в домино, в любую минуту были готовы помочь вам насадить наживку на крючок и всегда строили грандиозные планы, хотя никогда не стремились осуществить их».

Кроме рыбной ловли, по свидетельству Грегори Хемингуэя в книге «Хемингуэй. Личные воспоминания», его отец увлекся организацией боксерских поединков с тамошними жителями. Победы Хемингуэя в боксерских поединках на Бимини, говаривал его приятель боксер-профессионал, напоминали «виктории одноглазого бойца в королевстве слепых». Но сам писатель всегда вспоминал о тех днях с удовольствием.

«Чтобы оживить это скучное царство, – рассказывает Грегори Хемингуэй, – а также по другим причинам, о которых папа, возможно, даже не задумывался, он организовал боксерские бои, проводившиеся каждый субботний вечер. Любому из местных жителей, кто продержится против него три раунда, папа обещал выплатить сотню долларов. Позже папа рассказывал мне, что как только весть об этом разнеслась – на моторках и парусниках, единственных в то время средствах связи на Багамах, на причале стали появляться чернокожие гиганты. Они ждали, пока он вернется с рыбалки, подходили и говорили: «Г-н Эрнест, я хотел бы драться с вами в эту субботу». Может быть, это так и было, может быть, это было почти так. Мой отец имел обыкновение приукрашивать даже лучшие из действительно случавшихся с ним историй. В книге Карлоса Бейкера о папе есть фотография, на которой он боксирует с негром внушительных размеров. Но, когда в 1964 году я встретил этого человека, незадолго до его смерти, он оказался среднего роста, не больше меня. К старости люди, как известно, немного сжимаются… Но, бог мой, не настолько же – вряд ли этот парень, который славился на Бимини как настоящий боец, мог быть достойным противником человека шести футов ростом и весом в двести фунтов…

Я помню сцены боя – в субботу вечером вокруг площадки собиралась огромная толпа, и распорядитель из местных представлял боксеров. «В этом углу, в белых трусах, гроза Багамов, ужасный Боб-Забияка, он весит почти 250 фунтов». Чернокожего боксера приветствовали шумными криками, и кто-нибудь воодушевлял его, не особенно азартно: «Задай-ка, Боб, этому господину». «А в этом углу, в черных трусах, непревзойденный, непобедимый в последних десяти матчах на звание абсолютного чемпиона Бимини, этот миллионер-повеса и спортсмен, г-н Эрнест Хемингуэй». Толпа приходила в неистовство. «Кончай его, г-н Эрнест, кончай. Пусть черномазого отправят назад в Нассау в упакованном виде. Прикончи его». Боксеры выходили на середину площадки и пожимали друг другу руки в перчатках. Папа наносил внезапный удар, его левая бьет тяжело, потом в ход идет правая – Боб-Забияка, не ожидавший такого начала, уходит в глухую защиту… Толпа скачет, вопит – боже, папа наносит удары с такой быстротой, что я перестаю их замечать. Потом сильнейший в челюсть – и «Боб на полу, дамы и господа, Забияка-Боб на полу, и вряд ли он успеет вовремя подняться». Судья, жестикулируя, считает. Все кончено. Ну как, вроде все похоже на правду. Помню ли я эти моменты или работает мое воображение?.. Но бои с роскошным по тем временам призом в сотню долларов все-таки действительно происходили… И знаете – это ведь не просто – бросить вызов целому острову, а по сути всем Багамам, вызов побить любого и сделать это до конца третьего раунда. Да, таким был Хемингуэй, Байрон двадцатого века, с лихвой бравший реванш за то, что первые два года жизни его одевали девчонкой…

В 50 папа стал снобом и пустозвоном. Постоянно звучало. «Во дворце… в палаццо… граф такой-то очень милый человек, тебе он понравится, Гиг». Граф такой-то, как правило, оказывался пустышкой и вовсе не сиятельной особой. «А девчушка, Гиг, правда, в ней что-то есть?» А она была сама скука, да еще, словно пришитая, сновала вокруг крючконосая мать… Папа вошел в международные круги, и мне казалось, что я потерял его. «Я прожил чудесную жизнь, Гиг. Никогда не стыдился своих поступков. Но разве не весело, Гиг? Ну не здорово ли, черт побери! Приказываю, Гиг, – жизнь должна быть прекрасна». Мне хотелось провалиться сквозь землю. Но куда деться? Приятно находиться под влиянием сильной личности, но только до тех пор, пока она полна сил и здоровья… «Ну не здорово ли, Гиг? Ну не…»

Мне исполнилось 18… Я заканчивал школу и думал о поступлении в колледж и о том, что же будет дальше. «Неважно, чем будешь заниматься, Гиг, важно, чтобы это действительно интересовало тебя, – говорил папа. – Нужно, чтобы дело было стоящее, чтобы оно приносило пользу. Стоящих дел немало, имей это в виду, даже если какие-нибудь узколобые типы будут говорить иначе. И не гонись за деньгами.