Гленлионская невеста - Карен Рэнни

Она снова кивнула.

– Ты всегда такая благовоспитанная, девочка? Такая англичанка?

За вопросом последовал новый поцелуй. Этот был еще более крепким, чем тот, которым они обменялись в Большом зале. Она заморгала, прижалась к Лахлану и снова заморгала.

Необыкновенно странный звук проник сквозь окутывающее ее облако. Он был жалобный и трогательный; казалось, сама земля подает голое. Дженет прислушалась. То был резкий стон неземной красоты, примитивный и странно приятный.

– Это волынки, Иласэд.

Она никогда не слышала волынку – они были запрещены законом еще до того, как она родилась, – но порой Дженет казалось, что она может представить себе этот звук, такой чистый и такой настоящий, что от жажды услышать его пробирало до костей.

– Разве они не запрещены?

Она скорее почувствовала, чем увидела, что он пожал плечами.

– Это английский закон, и притом старый. Кто узнает, чем мы здесь занимаемся?

– Что они играют?

– Жалобу Синклеров. Хочешь знать слова?

Она кивнула.

– «Это зовет тебя мое сердце теперь, когда опускается ночь; все гордые Синклеры приветствуют тебя здесь, в этой долине. Родина – это улыбка, которой тебя встречают; родина – это земля, по которой ты будешь ходить; родина – это Гленлион и дух тех, кто в нем живет». – Он привлек ее к себе. – Это красивая мелодия, девочка, но некоторые говорят, что ее играют слишком часто. Как бы то ни было, это наши волынки, и мы имеем на них право.

Ее охватило ощущение будущей утраты, такое сильное, что Дженет никак не могла с ним справиться. Она обвила одной рукой его шею, прижалась лбом к его груди; другая ее рука легла ему на плечо. Она больше никогда не приедет сюда. Обстоятельства отошлют ее далеко от Гленлиона, далеко от границы, быть может, даже в Лондон.

Но эта ночь принадлежит ей. А с нее довольно и этого.

Глава 10

Он обхватил ладонями ее лицо. Он наклонился так, что всего дюйм разделял их губы. Он терпеливо ждал. Она затаила дыхание. С губ ее слетел какой-то звук, и Лахлан понял, что она скорее становится его соучастницей, чем сдается.

Как долго он хочет ее? С тех пор как впервые увидел или даже раньше? С самого начала своей жизни? Кажется, именно так.

– Иласэд, – шепотом проговорил он ей в губы. Их поцелуй будил нечто большее, чем страсть. Желание отдать себя. Любовь.

Наконец он отодвинулся и прижался лбом к ее лбу. Лахлан тяжело дышал, она крепко схватилась за его руки, щеки у нее горели там, где он ласково прикасался к ним. Предвкушение – часть любви, и он хотел, чтобы она ощутила всю меру наслаждения и всю его боль.

Ощутила так, как он это ощущал. Кровь у него горела, дыхание было хриплым.

Он встал перед ней на колени и протянул руки к ее туфлям.

– Лахлан? – В ее голосе был вопрос, но она не отступила. Он положил руку ей на лодыжку. Слегка сжал ее, и Дженет подняла ногу. Он быстро снял с нее туфельку.

– У тебя красивые ноги, Иласэд.

– Спасибо, – сказала она.

Какая она вежливая, его Иласэд. Будет ли она благодарить его потом таким вот благовоспитанным английским голоском? Лахлан усмехнулся. Будет, если он все сделает правильно.

Еще одно движение, и вторая туфелька была снята. Он провел руками по ее ногам вверх, к подвязкам на чулках. И взглянул на нее. Она внимательно смотрела на него, но не отодвигалась. Легкая дрожь пробежала по ее телу, словно она постепенно пробуждалась от его прикосновений.

– Мне хотелось прикасаться к тебе с той ночи, когда я впервые увидел тебя, Иласэд. – Его руки сомкнулись на ее колене. Грубые чулки мешали ему прикасаться к ее коже. Почему она не носит шелка и тонкие ленты? И почему платья у нее не такие красивые, какие бывают у богатых английских мисс? Это наблюдение позабавило его, хотя единственное, что действительно заботило Лахлана в ее одежде, – это как бы поскорее все снять. Потом можно будет задавать вопросы и получать на них ответы.

Он начал медленно поднимать подол ее юбки. Лахлан умел соблазнять, а она действовала с ним в лад – руки ее упали по бокам, глаза не отрывались от его рук. Он осторожно сложил ее пальцы вокруг края закатанной юбки. Соучастие пьянит гораздо сильнее, чем руководство. Он хотел, чтобы она была его соучастницей.

Теперь ее ноги были на виду, и он провел пальцем до верхней части чулка и зацепил его, как крючком. И впервые ощутил ее кожу, теплую и мягкую. Что-то вроде рычания сорвалось с его губ – совершенно мужской звук, выражающий одновременно удовольствие и предостережение. Если она это поняла. Лахлан неторопливо скатал чулок вниз по ноге.

Когда нога обнажилась, он поцеловал колено. Руки ее задрожали – то ли в знак протеста, то ли от обуревающих ее чувств, он не понял. Но она ничего не сказала, только тихонько вздохнула, еле слышно.

– Иласэд, – сказал он, чертя ее имя губами по коже.

Он снял с нее и второй чулок. Но целовать не стал, а отодвинулся и посмотрел. Одну руку Дженет прижала к губам, другой держала у талии юбку, не давая ей опуститься.

– Вид у тебя в точности такой, как в ту ночь, когда я впервые увидел тебя, бродящую по воде и разыгрывающую из себя брауни. – Голос его прозвучал резче, чем ему хотелось. Она ничего на это не сказала, да он и не ждал ее слов.

Он поцеловал второе колено, провел пальцами по ноге от лодыжки до колена. Дженет задрожала от этого прикосновения.

– Кожа у тебя горячая, как будто тебя сжигает лихорадка.

В этом они очень походили друг на друга. Он был охвачен огнем, который смирял только огромным усилием воли. Иначе Лахлан уже взял бы ее и утолил жажду, томившую его все эти дни. Но она была невинна, и он хотел, чтобы она наслаждалась и вздыхала в его объятиях до рассвета.

Все знают, что Синклеры в таких делах истинные мастера.

Его руки двинулись дальше, вверх от колен, пальцы скользили по гладкой коже, и снова с губ Дженет сорвался тихий вздох. Этот вздох, казалось, был в равной степени вызван и ее невинностью, и его смелостью.

Его руки поднялись еще выше, добрались до той точки, где сходятся бедра. Он посмотрел на Дженет. Глаза у нее были закрыты.

– Здесь ты тоже горячая, Иласэд.

У нее задрожали колени. Она прижала кулак к губам, чтобы заглушить готовый сорваться с них звук.

Лахлан привлек ее к себе, и она упала в его объятия, как перышко. Целовать ее было все равно, что падать в бездну, где единственными постоянными величинами были ее руки, хватающиеся за него, и биение крови в его жилах. Тело требовало – торопись! Быстрее! Рассудок словно утратил способность рассуждать здраво и подчинился телу. И оба лихорадочно торопили его.

«Терпение, Лахлан».

Он уложил ее на траву Гленлиона и расшнуровал платье.