В суровый край - Эдуард Вильде

Разумеется, искуснее всех делал это Андрес. Слова так и лились из его уст. Всегда ли они попадали в цель, — об этом можно было спорить, зато — и это самое главное — говорил он плавно, без запинки, а голосом обладал таким пронзительным, что его слышно было в самом отдаленном углу. Портной Кульднокк старался во всем походить на своего учителя. Он говорил таким же голосом, так же произносил слова, силился придать своему лицу то же выражение и в большинстве случаев повторял то, что сейчас или когда-нибудь раньше слышал от Андреса. Но талантом и пылом проповедника он не обладал, и если кто забывал на минуту, что присутствует на духовной беседе, то мог весело посмеяться над портным. Третий чтец, пожилой крестьянин, как уже упоминалось, был неважным оратором. Он обычно разъяснял всегда те же два-три отрывка, которые от бесчисленных повторений настолько врезались у всех в память, что завсегдатаи духовных бесед знали его толкования назубок. Читая слово божье, Тыник сам умилялся больше всех — слезы так и текли ручьями по его щекам.

Яан почти ничего не слышал. «Грешника» одолевал глубокий сон. Яан старался не закрывать глаз, но свинцовые веки поднимались лишь на минуту, а смыкались на десять. От него несло водкой, и иные благочестивые женщины, знавшие Яана, смотрели на него с негодованием, — как это случилось, что пьяный пришел на духовную беседу! Среди женщин Яан увидел и среднюю дочь Андреса. Эта важная, толстая девица с явной гадливостью поглядывала на парня и нарочито громко выражала свое мнение о нем.

После толкования Библии снова последовало пение, затем началась проповедь, которую читал тот же Андрес. Это было важнейшей частью духовной беседы. В длинной проповеди Андрес излил из сердца своего все, что в нем накопил, чтобы пробудить души ближних, покарать их или помочь им искупить свои грехи. Он их уговаривал и проклинал. Он был душой и телом предан своей миссии. Все проникновеннее, все значительнее становились его слова, все громче и резче звучал его голос, все жарче разгорался его пастырский пыл.

Он замаливал грехи всего мира. Он молил бога спасти человечество от вечной гибели. Праведникам он сулил рай, грешников стращал адом — этих нечестивцев клеймил особенно охотно. Судя по тем подробностям, какие он перечислял, Андрес доподлинно знал, что такое ад. Слова его были проникнуты такой силой и красочностью, что слушателей мороз подирал по коже.

С такой же яркостью, с какой он изображал адское пламя и смолу, вой и скрежет зубовный, Андрес описывал и день Страшного суда. Он рисовал такие жуткие картины, что у слабых духом волосы вставали дыбом, а иные женщины, не выдержав, принимались выть и стенать. Одни впадали в истерику, другие сидели как на иголках, третьим чудился запах серы. В том, что Страшный суд близок, что он уже у самого порога, ни у кого из слушавших Андреса не оставалось ни малейшего сомнения, за исключением разве совершенно уж погибших и жалких созданий, по уши погрязших в грехах. Проповедник перечислил множество признаков приближения Страшного суда, — например, участившиеся кражи, пьянство, богоотступничество и неповиновение властям.

— Дорогие братья и сестры во Христе! — воскликнул он, молитвенно вознося сложенные руки на уровень носа. — И здесь, в этой маленькой комнате, есть грешники, безумный взор которых указывает на то, что в них вселился сам сатана. Да, есть и среди нас слуги диавола, настолько погрязшие в грехах, что, глядя на них, давно уже облизываются черти, охраняющие в аду кипящие котлы. Тяжко будет пробуждение этих людей в день Страшного суда, невыразимы будут их мучения! Разве далек Судный день, если честные люди, которым отец небесный послал земные блага, не могут спокойно спать по ночам, боясь, что апостолы мрака украдут эти блага для удовлетворения своих плотских страстей? Разве далек конец мира, если и среди нас есть такие падшие создания, которые, упившись адским зельем, приходят слушать слово Спасителя и тем самым предают его, насмехаются над ним…

Говоря это, оратор многозначительно посматривал в тот угол, где громко храпел Яан. Кто-то толкнул его в бок, и он, проснувшись, услышал последние слова Андреса, заметил его взгляд. Яан вздрогнул и весь сжался. Как только окончилась проповедь, он стал быстро пробираться к двери, только бы поскорее уйти отсюда.

В темном небе ярко горели звезды. Они сияли так радостно и безмятежно, словно не подозревали, что конец мира и их страшная гибель так близки.

Весело и спокойно светили они и Яану, этому неисправимому грешнику, пьянице, который кутил в компании с ворами и мошенниками, а после этого возымел еще наглость прийти на духовную беседу.

В голове у Яана шумело, на сердце было тяжело. Мысли и чувства были неясны и расплывчаты, но в душе все громче и явственнее звучало раскаяние. Яан стыдился того, что случилось сегодня. Он старался отвлечься; идя лесом, затягивал песню, смеялся, подбадривал и утешал себя, уверяя что он самый веселый, самый счастливый человек в мире. Проповедь старого Андреса он называл болтовней. Каареля Холостильщика величал хорошим парнем. Насвистывая какую-то песенку, он наконец приплелся домой.

В лачуге все еще горел свет. Мать, озабоченная и встревоженная, лежала с открытыми глазами в постели, поджидая сына. Кай не могла понять, куда это Яан запропастился. Его внезапный уход, его непонятное поведение в последние дни — все это сильно беспокоило мать.

Кай удивленно уставилась на сына, когда он, пошатываясь, с блуждающим взглядом вошел в избу. Таким она никогда еще его не видела. Она всплеснула руками и присела на постель.

— Добрый вечер, старушка, — с напускной веселостью пробурчал Яан. — Небось поджидала сыночка? Запоздал я малость. Ходил искать работы и нашел-таки. Кто ищет, тот всегда найдет. Надо было выпить по этому случаю — вот и затянулось…

— Ты нашел работу? — спросила мать. — Где же?

— Тут и там, на земле и на море, в лесу и в пустыне, — ответил Яан и весело рассмеялся без всякой причины.

— Какую работу? Да говори же толком!

— Стану я тебе еще рассказывать — что да как… Работа всякая бывает. Гляди-ка, вот и задаток получил — три рубля, вот они!

Ухмыляясь, он вытащил из кармана скомканную бумажку и протянул ее матери.

— Откуда ты взял эти деньги?

— Я же сказал… Чего ты ко мне пристала? Завтра поговорим. Укройся да спи.

Посвистывая и шатаясь, Яан стал стаскивать с себя куртку, наткнулся на печь и опустился на стоявшую около нее лавку. Видно, часы, проведенные в жаркой избе на духовной беседе, не только не прояснили головы Яана, напротив, еще больше затуманили ее.

Мать поднялась с постели, стащила с него сапоги, сняла жилетку и стала уговаривать лечь. Яан лепетал ласковые слова, гладил ее по голове, по морщинистому лбу и вдруг заплакал. Несколько раз поцеловав дрожащую руку матери, он, всхлипывая, уткнулся лицом ей в кофту.

Кай старалась его успокоить и утешить. Она ничего не спрашивала, заботливо довела Яана до кровати, на которую он тяжело повалился. Яан все еще силился говорить и между прочим похвастался, что был в Тыну-Юри на духовной беседе и молился о ней. Вскоре он захрапел.

Едва Кай собралась лечь спать, как услышала тихий стук в дверь. Кто бы это мог быть так поздно? Она пошла открывать. В комнату вошла Анни, укутанная в большой шерстяной платок.

— Яан дома? — спросила она, стараясь подавить волнение.

— Дома, — ответила мать. — Спит уже.

— Вот хорошо! — прошептала девушка, глубоко вздохнув и бросив взгляд на койку Яана. — Я так беспокоилась за него.

— Ты?.. Разве ты знала?

— Мне сказали… Он был в Тыну-Юри на беседе…

— И ты так поздно пришла сюда?

— Я бы еще позднее пришла, если бы нужно было… — Анни что-то прятала под платком. Подойдя к кровати Яана и убедившись, что он спит, она вытащила сверток.

— Здесь немного бобов и кусочек мяса, — шепнула она, передавая сверток матери. — Я давно уже собиралась принести, да все некогда было… Ты только Яану не говори… Скажи, что заняла…

— Ах ты, добрая моя, — проговорила мать и погладила девушку по щеке. — Что тебе о Яане сказали? Кто его видел?

— Отец и Мари, — ответила Анни; в ее глазах, смотревших на спящего Яана, отражалась печаль. — Скажи, мать, куда он еще ходил сегодня? Ведь его долго не было дома?

Кай пробормотала что-то невнятное, словно извиняясь за сына. Анни пододвинула скамейку к кровати Яана и села. Она долго-долго смотрела на спящего. Глубокая печаль, какая отражается разве только в глазах матери, омрачала лицо девушки. Она не проронила ни слова.

Спящий вдруг забормотал во сне. Он называл имена Каареля Холостильщика и Юку Кривой Шеи, хрипло смеялся, прищелкивал языком; потом вдруг затрясся от рыданий. Анни взяла его горячую руку, отвела у него со лба спутанные пряди волос. Мать, полураздетая, тоже стояла у кровати.