Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев

– Точно, да не совсем, – возразил я. – Но я подумаю, – добавил дипломатично. – Если же не соглашусь, прошу вас все же оставить мое название.

– Ну, что ж, это ваше право, – сухо ответил Первый зам.

Я понял, что мы разошлись окончательно. Он мне и этого не простит. Но ведь не в оценках дело, размышлял я про себя. Дело в том, чтобы найти правду – убил или не убил. А мешала поиску правды именно оценка положения следователя и судей на этажах пирамиды власти. Похоже, что для Первого зама тоже главным было это.

Теперь это тем более вспомнилось. Да, скорее всего, он мне позвонит сам, на этот раз даже нарушив «субординацию». Надо скорее ехать на дачу, чтобы…

И тут телефон зазвонил. Сначала я не хотел брать трубку, но потом все же решил взять. Звонил ответственный секретарь. Он сказал, что очень просит меня «пойти на эту уступку журналу» и что, мол, они «в долгу не останутся», учтут в будущем – «ведь вы печатаетесь у нас не в последний раз»… «Вы потом, в отдельном издании все восстановите». И странно было слушать об этой «уступке журналу» с МОЕЙ стороны, как будто дело было во мне, в моих каких-то амбициях, а не в том, что ущерб будет нанесен в первую очередь ДЕЛУ. «Вы потом восстановите…» – в который раз слышу я отвратительные эти слова.

Именно это я и попытался выразить ответственному секретарю и еще добавил:

– Знаете, если вы так относитесь, лучше не печатайте повесть совсем. Это же издевательство, вы не находите?

– Что вы, мне очень понравилась ваша повесть, она меня очень тронула. Я сам когда-то хотел написать нечто подобное – я имею в виду вторую часть, ваши мытарства по редакциям…

– Так ведь о второй части сейчас и речь! Зачем же вы хотите ее обкорнать?

– Да, понимаю вас, но у нас нет другого выхода. Может быть вы Первому заму позвоните?

– Нет, – сказал я. – Вряд ли. Пусть снимают совсем.

И повесил трубку.

Совсем уже собрался ехать – надел рюкзак и уже выходил. Но тут раздался еще звонок. Я взял трубку. Звонил Первый зам.

Приветливым, чуть ли не ласковым голосом он сказал, что нужно, просто необходимо сократить верстку то ли на шесть, то ли на десять полос. Тем более, что она «очень рыхлая», что мы с редактором мало поработали над сокращением второй части. «Ласковость» его была отвратительной.

– Если вам так ненавистна моя повесть, вынимайте ее из номера совсем, – сказал я как мог спокойно. – Я ждал девять лет, подожду еще.

На это он ответил:

– Ну, вы же сами понимаете, что это невозможно, первая часть вот-вот выйдет… Вы ставите меня в ультимативные условия.

Вот как, оказывается, это я ставлю их, а не они меня.

Дальше тон его опять был мягким, ласковым. Он сказал, что «так сложились обстоятельства, нужно немедленно дать один материал» и что он якобы уже вытащил какие-то статьи и стихи из номера.

– Если не можете десять, то хотя бы шесть полос, – сказал он. – Я тогда еще одну статью вытащу.

– Боюсь, что ничего не получится, – ответил я. – Мы и так сократили слишком много.

– Давайте так, – предложил он в конце концов. – Если не сможете, ну, значит, ничего не поделаешь, что-то еще придется вынимать из номера. Но вы все-таки попробуйте, там очень много длиннот. Потом, в отдельном издании вы все восстановите, а сейчас я очень прошу вас пойти нам навстречу.

Какое-то странное было у меня состояние. Я чувствовал, что он, вполне возможно, действительно не понимает, что происходит. С моей точки зрения это было бандитское нападение. С его – убедительная и логично аргументированная просьба вполне доброжелательного ко мне, но попавшего в трудные обстоятельства человека. Он хотел как лучше. А я самолюбиво упрямился.

Я просто смертельно устал. Я чувствовал, что мне все равно. Жить не хотелось.

Договорились: еду на дачу и там, на природе, обдумываю все, что он сказал, и внимательно читаю верстку. Встречаемся в пятницу. А в понедельник они должны отослать все материалы в типографию.

«…Действие противозаконной системы развратило не только должностных лиц, в число которых следует включить и работников исполкомов и райкомов. Части населения все это достаточно хорошо известно, причем, чем менее развит человек, тем лучше он понимает, какую выгоду может принести ему самому в его личных целях действие этой системы. Ведь достаточно иной раз просто ПОЖАЛОВАТЬСЯ в психиатрические инстанции, и жертву тут же заберут.

Вот в этом Вы, пожалуй, можете усомниться. У меня, повторяю, нет времени описывать все подробно и рассматривать, как формировалась в течение этого времени психология массово искаженных ценностей. Приведу только главное.

«Мы сидели и пили чай, – рассказывала художник по шрифтам. – Я, мама, дочка и сестра. Звонок в дверь. Мы открываем. Входят трое в белых халатах. Говорят: у нас направление на госпитализацию, выданное районным диспансером… по просьбе родственников. Вы ошиблись этажом, говорю я. Нет, говорят, собирайтесь».

Ей сорок лет, год не работала, так как не могла найти работу – это главное основание для госпитализации. Недостаточно по теперешним временам раскована, не накрашена… Постепенно выясняю, что соседи по даче – ее однофамильцы и что у них давно уже существует спор из-за забора. Дальнейшее можно представить: эти однофамильцы, хорошо и совершенно точно зная механизм системы, пошли с паспортом в диспансер или нашли знакомство, написали заявление, и врач, не глядя подписал бумагу, равноценную ОРДЕРУ НА АРЕСТ в юридической системе.

«С первой страницы по четырехсотую» – так констатировала ее психическое «состояние» врач нашего отделения, имея в виду учебник психиатрии. «Паранойяльное состояние» – это было ее любимое определение, независимо от того, к кому оно относилось. «Я бы сейчас собачек лучше лечила, чем вас, но что теперь поделаешь,» – признавалась она мне потом. «А тебе зачем ЭТО НУЖНО?» – она имела в виду мои обращения в правовые органы, на что я ей ответила, что у всякого развитого человека есть ЧУВСТВО СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА.

Она отклонилась, задумчиво на меня посмотрела и произнесла: «Поколю-ка я тебя галоперидолом…» Ту женщину она положила на инсулиновые шоки.

Вот так, Юрий Сергеевич, та отправная точка в человеческом сознании, на которую Вы так уповаете, является предметом НАКАЗАНИЯ и именуется ПАРАНОЙЯЛЬНЫМ СОСТОЯНИЕМ, возникающим в данном случае в результате неизбежного конфликта между притязаниями СУПЕРЭСТЕТИЧЕСКОЙ (запомните это!) личности и реалиями обыденной жизни.

Чувство собственного достоинства – это суперэстетичность. Может быть, Вы думаете, что все это пройденный этап, и сейчас что-то медленно, но