Сердце зимы - Роберт Джордан

– Ударь ее ладонью изо всей силы.

Ладно, она-то не собирается бить Авиенду по уху. Она-то вовсе не собирается... От полновесной пощечины Авиенда растянулась на полу, даже проскользила грудью по полу к самой Монаэлле. У Илэйн рука от удара горела так же, как собственная щека.

Авиенда приподнялась на руках, помотала головой, потом с трудом вновь заняла свое место. И Тамела сказала:

– Ударь ее другой рукой.

На этот раз Илэйн улетела по стылому полу к самым коленям Эмис. В голове звенело, горели обе щеки. И когда она снова встала на колени напротив Авиенды и Виендре велела ей ударить, Илэйн вложила в оплеуху весь вес своего тела, так что, когда Авиенда упала, чуть сама не свалилась на нее.

– Теперь вы можете уйти, – сказала Монаэлле.

Илэйн резко обернулась к Хранительнице Мудрости. Авиенда, еще не успевшая подняться, окаменела.

– Если хотите, – продолжала Монаэлле. – Мужчины обычно после этого уходят, а то и раньше. Да и многие женщины тоже. Но если вы по-прежнему любите друг друга и готовы продолжать, то обнимитесь.

Илэйн кинулась к Авиенде, и встречный порыв подруги едва не опрокинул ее. Девушки сжали друг друга в объятиях. Илэйн почувствовала, что из глаз у нее текут слезы, и поняла, что Авиенда тоже плачет.

– Мне очень жаль, – горячо зашептала Илэйн. – Прости, Авиенда.

– Прости меня, – шептала ей в ответ айилка. – Прости меня.

Монаэлле теперь стояла над ними.

– Каждая из вас еще узнает на себе гнев другой, вы будете говорить жестокие слова, но вы всегда будете помнить, что уже ударили ее. Ударили ее лишь потому, что вам велели так поступить. У вас тох друг к другу, тох, который вы не сможете заплатить и не станете и пытаться, поскольку каждая женщина – навсегда в долгу перед своей первой сестрой. Вы родитесь вновь.

Ощущение от саидар в комнате изменилось, но как именно, Илэйн не определила бы, даже явись у нее такая мысль. Свет померк, словно погасли все лампы. Прикосновение рук Авиенды перестало ощущаться. Звуки затихли. Последнее, что слышала Илэйн, был голос Монаэлле:

– Вы родитесь вновь.

Все исчезло. Она сама исчезла – будто перестала существовать.

Какой-то проблеск сознания. Она не думала ни о себе, ни о чем другом, просто что-то ощущала. Какой-то звук. Вокруг журчала жидкость. Приглушенное бульканье, неясный рокот. И ритмичные глухие удары. Это слышнее всего. Ту-тук. Ту-тук. Она не понимала почему, но ей было приятно. Ту-тук.

Время. Она не знала времени, однако проходили Эпохи. Звук раздавался внутри нее, звук, который и был ею. Ту-тук. Тот же звук, тот же ритм. Ту-тук. И из другого места, ближе. Ту-тук. Другой. Ту-тук. Тот же звук, тот же стук. Нет, не другой. Они были одинаковы; они были едины. Ту-тук.

Вечность минула под этот мерный ритм, все существующее время. Она коснулась другой, той, которая была ею самой. Она могла чувствовать. Ту-тук. Она двигалась, она и та, другая, что была ею, они изгибались, руки и ноги сплетались, их разносило в стороны, но они всегда возвращались друг к другу. Ту-тук. Иногда появлялся во мраке свет; сумрак, недоступный зрению, но яркий для того, кто никогда не знал ничего, кроме тьмы. Ту-тук. Она открыла глаза, всмотрелась в глаза другой, которая была ею самой, потом, удовлетворенная, снова закрыла их. Ту-тук.

Внезапно случилась перемена, потрясшая ту, которая не знала никаких перемен. Давление. Ту-тук-ту-тук. Это успокаивающее биение стало быстрее. Конвульсивное сдавливание. Вновь. Еще раз. Становится сильнее. Ту-тук-ту-тук! Ту-тук-ту-тук!

Внезапно другая, что была ею, – исчезла. Она осталась одна. Она не знала страха, но она испугалась, и была одна. Ту-тук-ту-тук! Давление! Сильнее, чем прежде! Сдавливая ее, сминая ее. Если бы она знала, как кричать, если бы она знала, что такое крик, она бы вопила.

А потом свет, слепящий, и вокруг закружились образы. Она обрела вес; прежде она не ощущала никакого веса. Режущая боль в животе. Что-то щекотало ее ногу. Что-то щекотало спину. Поначалу она не поняла, что за крик рвется из нее. Она слабо задрыгала ногами, замахала руками, которые не знали, как двигаться. Ее подняли, положили на что-то мягкое, но тверже, чем она когда-либо раньше ощущала, не считая воспоминаний о другой, которая была ею, той, которая исчезла. Ту-тук. Ту-тук. Звук. Тот же звук, то же биение. Ее охватило одиночество, непонятное, но и удовлетворение тоже.

Медленно начала возвращаться память. Она приподняла голову и взглянула вверх, на лицо Эмис. Да, Эмис. Мокрое от пота и с усталыми глазами, но улыбающееся. И она была Илэйн; да, Илэйн Траканд. Но теперь в ней было еще что-то. Не похожее на узы Стража, но все же похожее. Слабее, но намного прекраснее. Медленно и неуверенно – шея дрожала – она повернула голову и увидела ту, которая была ею самой, лежащую рядом на груди Эмис. Увидела Авиенду: волосы той слиплись, лицо и тело блестело от пота. И она радостно улыбалась. Смеясь, плача, они обняли друг друга так крепко, словно не собирались никогда разжимать объятия.

– Это моя дочь Авиенда, – произнесла Эмис, – а это моя дочь Илэйн, рожденные в один день, в один час. Пусть они всегда оберегают друг друга, поддерживают друг друга, любят друг друга. – Она тихонько засмеялась, устало и ласково. – А теперь пусть кто-нибудь принесет нам одежду, пока я и мои новые дочери не замерзли насмерть!

В эту минуту Илэйн было все равно, замерзнет она насмерть или нет. В слезах, смеясь, она сжимала в объятиях Авиенду. Она обрела свою сестру. О Свет, она обрела сестру!

Тувин Газал разбудил шум – шаги других женщин, приглушенные разговоры. Лежа на жесткой узкой койке, она с сожалением вздохнула. Ее руки, сжимавшие глотку Элайды, были всего лишь приятным сном. А эта крохотная каморка с парусиновыми стенами – реальность. Спала она плохо и чувствовала себя разбитой и измотанной. К тому же проспала и позавтракать вряд ли успеет. Тувин неохотно откинула одеяла. Прежде здание представляло собой что-то вроде склада, с толстыми стенами, низким потолком и тяжелыми стропилами, но тепла оно не сохраняло. Изо рта от дыхания вырывался пар, и не успела она опустить ноги на неструганые половицы, как сквозь сорочку сразу принялся кусать морозный утренний воздух. Но даже возникни у нее мысль еще понежиться в постели, того не позволили бы отданные ей приказы. Мерзкие узы Логайна не допускали неподчинения, как бы ей ни хотелось другого.

Тувин всегда старалась думать о нем как о просто Абларе, или в худшем случае – как о мастере Абларе, но всегда в голове появлялось имя Логайн. Имя, приобретшее печальную известность. Логайн, Лжедракон, разгромивший армии своего родного Гэалдана. Логайн, сметший с дороги немногих алтаранцев и мурандийцев, у кого хватило духу попытаться остановить его, пока он не стал угрозой для самого Лугарда. Логайн, укрощенный и каким-то образом вновь обретший способность направлять Силу, посмевший наложить проклятое плетение саидин на Тувин Газал. Какая жалость, что он не приказал ей перестать думать! Она чувствовала его, где-то в глубине своего сознания. Он всегда был там.