Леонора. Девушка без прошлого - Хармони Верна

– А теперь марш спать! – скомандовал отец Макинтайр. – И весь следующий месяц вы будете выполнять работу Леоноры.

Леонора села рядом с последним мальчиком на скамье. Его правая рука была забинтована от кончиков пальцев до запястья. На костяшках сквозь марлю проступила кровь. Она наклонилась и осторожно поцеловала Джеймса в висок.

Глава 15

У них все налаживалось.

Вначале пришел строительный груз: лесоматериалы, раствор, гвозди, кровельная доска – все, что нужно для ремонта помещений приюта. Потом поступили растения и домашние животные – саженцы, семена, овцы и куры, – а также инструмент, чтобы ухаживать за ними. Потом в деревянных ящиках доставили учебники – из Австралии, не из Англии. Это были учебники, где история Австралии не обрывалась в начале этого века, где описывались и другие открытия, помимо основания первой колонии на реке Суон, где были карты, подтверждавшие существование территорий Западной Австралии. Деньги Леоноры, пусть их и было немного, помогли многого добиться, и отец Макинтайр больше не жалел, что потратил их.

И у них все налаживалось.

Рука Джеймса зажила, на ней даже не осталось шрама, но ощущение кулака, бьющего в кость, изменило его. Он ненавидел жестокость и насилие, от них его начинало мутить, но это было совсем другое – это было установление справедливости, и раньше он ничего об этом не знал. Он всегда получал удары из-за своего бездействия и беспомощности, которые делали его угрюмым и слабым. Однако борьба за справедливость разбередила ему кровь.

Дневник матери он по-прежнему постоянно носил за поясом, хотя страх разоблачения миновал. В прочитанной им части постепенно начали вырисовываться образы его отца и матери: они говорили с ним, наставляли его. Присутствие матери больше всего ощущалось, когда он смеялся, глупо ухмылялся или просто сидел тихонько и не хмурил брови. Эта женщина была соткана из солнечного света, теплого морского бриза и аромата цветов. Близость отца сильнее всего чувствовалась, когда он упорно работал или учился, когда кряхтел под весом тяжелого полного мешка или скакал на лошади. Этот человек был сделан из земли, крепкого ветра и запаха свежескошенной травы. Но никогда еще он не чувствовал отца так близко, как когда расправлялся с теми мальчишками: его голос без злобы или ненависти нашептывал ему на ухо, подтверждая его правоту. Потому что мужчина, настоящий мужчина, всегда вступается за тех, кто не может постоять за себя или сказать слово в свою защиту.

И у них все налаживалось.

Джеймс, сидевший рядом с Леонорой, притих, и даже волны внизу, под их болтающимися над обрывом ногами, казалось, старались не шуметь. Она вглядывалась в него, стараясь угадать причину такой молчаливости, и переживала, что сама могла оказаться этой причиной. Но волновалась она напрасно. Молчание это было связано со смущением и с бабочками, порхающими у него в животе.

Внезапно Джеймс встал и, отойдя в сторону, принялся возиться с чем-то спрятанным среди корней. Вернулся он, держа руки за спиной, и какой-то миг смотрел в землю, а потом протянул ей сверток из коричневой упаковочной бумаги:

– Это тебе, Лео.

Присев на корточки, Джеймс наблюдал, как ее тоненькие пальцы развязывают бечевку. Развернув пакет, она застыла на месте, не двигаясь и даже не моргая.

– Это я сам сделал, – торопливо сказал он и, заметно волнуясь, сглотнул. – Я работал над ним несколько недель. – Она молчала, и нервы его напряглись до предела. – Ты… тебе нравится?

Она по-прежнему не шевелилась, и внутри у него все оборвалось. Какой же он дурак! Горстка веточек, сплетенных вместе с желтыми перышками в хрупкое гнездышко. Он хотел, чтобы оно напоминало о той птичке, хотел вернуть счастливые воспоминания. Он даже обточил маленький белый камешек до формы идеального яйца и поместил его посередине. Но все это было таким простым, таким смешным…

Лицо его залилось краской:

– Это было глупо. Не обращай внимания.

Джеймс потянулся, чтобы забрать гнездышко, но Леонора прижала подарок к груди. Округлившиеся глаза ее были влажными.

Он сел, чувствуя, что бабочки уже не порхают в животе: он знал, что она рассмотрела в его подарке красоту. Девочка аккуратно убрала упаковочную бумагу и осторожно положила переплетенную кучку палочек и перьев на ладонь. Потом взяла крошечное каменное яичко и подняла вверх – так, чтобы оно заблестело на солнце. Она нежно касалась желтых перьев, и на губах ее блуждала слабая улыбка, связанная с прекрасными воспоминаниями. Когда она снова посмотрела на Джеймса, глаза ее были похожи на два блестящих озера, полных изумления и благодарности.

Ветер неожиданно стих, и раздался новый звук, который не имел ничего общего с морем и скалами. Этот звук был нежным, словно лепестки цветов, прекрасным, как пение изящнейшей из птиц, и исходил из глубины самой мягкой из человеческих душ. Губы Леоноры дрогнули и приоткрылись:

– Спасибо.

У них все налаживалось.

Часть 3

Глава 16

Если не считать размеров, больничная палатка мало чем отличалась от палатки горнорабочих. Светло-желтый брезент, четыре столба по углам, еще два в центре – все это смахивало на шатер бродячего цирка, с той только разницей, что билетами здесь служили ампутированные конечности, и ни одна живая душа не хотела войти сюда по собственной воле, только выйти.

Ган, хромая, вошел в палатку, откинув брезентовый полог, служивший дверью и наполовину закрывавший вход, и словно наткнулся на стену: в лицо ударил резкий запах нашатыря, спирта и щелока – смеси кошмарного антисептика. Он уже хотел развернуться и уйти, но деревянная нога на дюйм застряла в грязи.

– Ради всего святого… – проворчал он, выдернул деревяшку, и грязь чмокнула, издав звук, похожий на влажный поцелуй. Чтобы понять ее происхождение, Ган поднял голову и посмотрел, не течет ли крыша, а потом спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: – Откуда тут, черт возьми, вода?

– Они поливают столы, – ответил молодой мужчина, который сидел в углу на небольшом деревянном стуле и курил. На одно его плечо было накинуто шерстяное одеяло, прикрывавшее грудь.

– Это ты, Бьянки? – спросил Ган.

Человек кивнул. По лицу его катились капли пота.

– Господи, да ты сжаришься в этом одеяле, как свинья на вертеле!

Зрачки у мужчины были огромными. Он снова затянулся, руки у него отчаянно тряслись. И потел он не от жары, а от ужаса. Бедолага… Гана затошнило. Брезент палатки удерживал влагу внутри, не пропускал свежий воздух и был пропитан сладковатым, тошнотворным запахом крови.

Деревянная нога Гана тыкалась в мокрые участки пола, пока наконец он смог присесть рядом с мужчиной. Пепел от его сигареты падал на одеяло, но он был слишком поглощен болью и страхом, чтобы замечать это.

– У тебя рука? – спросил Ган. Деликатничать и подбирать слова смысла не имело.

Человек кивнул, бросив взгляд на выпуклость под одеялом.

– Мне отняли ногу где-то месяц назад, – доверительно сообщил Ган.

Бьянки посмотрел на его деревяшку и судорожно сглотнул. Потом сделал последнюю глубокую затяжку и бросил окурок в грязь. Тот зашипел и погас.

– Я не смогу этого сделать, – вызывающим тоном произнес он.

– А у тебя есть выбор?

– Возможно.

– Что с тобой случилось?

– Обгорел. Почти насквозь.

– Выходит, там мало что осталось, так?

Мужчина бросил на него взгляд, в котором вспыхнула сначала злость, а потом беспомощность, и лицо его исказилось от боли.

– Выхода у тебя нет, – объяснил Ган. – Если хочешь остановить боль, у тебя нет другого выбора.

От Бьянки воняло, как от недожаренного в очаге цыпленка. Ган задержал дыхание, стараясь не смотреть на страшный операционный стол и хирургические инструменты. «Черт бы побрал доктора, который выставил все это напоказ!»

– Док тут хороший. Все будет быстро, – соврал он. – Не успеешь опомниться, как боль прекратится и ты снова будешь здоров как лошадь.

– Но моя рука. Моя рука! – Черные зрачки расширились еще больше, и Бьянки в панике подался вперед. – Черт возьми, у мужчины должны быть руки. У меня же дети! Как я их прокормлю? – Он взглянул на деревянную ногу Гана. – Одна нога никого не остановит. Ты можешь передвигаться, можешь работать. Просто вместо кости получил кусок дерева. Но мужчине нужны руки, черт бы их побрал!

Ган прищурился:

– Похоже, ты скулишь как баба.

Мужчина дернулся, словно получил пощечину.

– У меня есть для тебя новость, Бьянки. Нельзя сказать, что у тебя совсем не будет руки. А знаешь, что у тебя будет? На этом месте останется культя, обрубок, так что прекрати причитать, что у тебя вообще ничего не будет!

Мужчина вздохнул, уголки его губ с засохшей слюной поникли.

– Ты продолжишь работать, Бьянки, – смягчился Ган. – И твои дети будут накормлены. Моррисон уже нашел для тебя место на сортировочной линии. Сортировка – дело неплохое. Я сам там работал. Нудно, конечно, до чертиков, зато безопасно. И не нужно беспокоиться, что получишь новые ожоги. – Мужчина слушал внимательно, и Ган продолжил: – Они поставят тебе какой-нибудь крюк или что-то в этом роде. Не слишком красиво, зато не будешь считать себя ущербным, калекой. А для сортировки в любом случае одной руки достаточно.