Королевство теней (сборник) - Александр Бушков

Пока Дагопель подыскивал достойный ответ, в хижину всунулась белобрысая головенка одного из многочисленных внуков жреца.

— Дед, — сказал малец, — сторожевые воины просили передать: по охотничьей тропе приближается Большой Человек!

— Один? — усомнился жрец.

— Про других ничего не говорили, — ответил внук. В разговор вступил вождь.

— Оповести Старейшин! Пусть соберутся на площади! — приказал Моготовак огольцу и легонько щелкнул его в лоб.

Головенка исчезла.

Новость была достойна внимания. Большие Люди селились поблизости от Космопорта, и большинство камарисков с ними никогда не встречалось. Для них название “Большой Человек” значило не больше, чем мифический семиглавый солим. Но не для Моготовака! Память вождя отождествляла это понятие с событиями далекой юности. Некоторые из них были приятными, некоторые — не очень: энергичная речь прораба, бесконечная шеренга бетонных столбов, ощущение разбитости во всех членах, бодрящая влага в прозрачных узкогорлых сосудах, ритмичная музыка, плавающая под потолком, запахи пота и промасленной ветоши, грохочущий зверь со стальным жалом, теплые ладони Большой Женщины…

Глава племени очнулся от наваждения. Череда воспоминаний подвела его к решению. Что ж, Моготовак встретит Большого Человека, как подобает настоящему вождю. Он вышел из хижины, гордо распрямив спину. За ним бочком выскользнул Дагопель. Втайне жрец надеялся, что его партнер, занятый большой политикой, забудет про свой последний удачный бросок.

На площади в центре стойбища собрались все: воины, женщины, старики, дети. Старейшины расположились отдельно.

Моготовак прошел к тому месту, откуда брала свое начало охотничья тропа. Старейшины почтительно расступились — тот, кто знает Больших Людей, должен быть впереди племени. Прошло немного времени и Большой Человек вступил на площадь, представ перед племенем во всей красе. Даже рослый по меркам камарисков Моготовак был ему по грудь, что уж говорить про остальных! Одно имя чего стоит — Большой Человек! И Большой Человек оправдывал это имя: лицо его казалось вырубленным из железной коры дерева зиглу, плечи выдержали бы тяжесть матерого смутанга-трехлетки, а ноги… Такие ноги отмерят путь от Космопорта до стойбища в три раза быстрее, чем опорно-двигательный аппарат самого резвого скорохода племени!

Пришелец остановился, достал из заплечного мешка круглую штуковину, похожую на чучело птицы-шар, и надел на голову.

— Здравствуйте, люди! — сказал он на языке камарисков, да так громко, что многие присели от страха. — Меня зовут Гримобучча, я — Любитель Слов!

Толпа замерла. Моготовак, единогласно выбираемый народом несколько сезонов кряду, не оставлял соперникам надежд занять пост вождя во многом благодаря умению принимать верное решение в самый ответственный момент. Такой момент наступил. Вождь отважно шагнул навстречу Большому Человеку, хотя и он был поражен силой голоса Гримобуччи.

— Здравствуй, Большой Человек по имени Гримобучча! Я, вождь по имени Моготовак, приветствую тебя в стойбище камарисков! Мое племя тоже приветствует тебя! Да не будет Льющейся с Небес Воды, пока ты гостишь у нас! Зачем ты пришел?

— Я пришел к камарискам как друг, — ответил Большой Человек, и племя успокоилось. Слово Большого Человека — большое слово.

Гримобучча приблизился к вождю на расстояние вытянутой руки. Одна его ладонь пожала ладонь Моготовака, а другая осторожно легла камариску на плечо. Предводитель племени, сохраняя достоинство, в свою очередь осторожно потряс ладонь Гримобуччи.

Народ возликовал. Мир и взаимопонимание между высокими договаривающимися сторонами были установлены.

Затем, следуя дипломатическому протоколу, унаследованному от Духов отошедших предков, каждый камариск был представлен под своим летним именем Большому Человеку. Официальная церемония затянулась до ужина — племя переживало в правление Моготовака демографический взрыв.

Праздничное угощение удалось на славу. Кроме повседневных маринованных орехов и вяленого смутанга на стол были поданы: копченый солим, фаршированные бутоны дерева зиглу, сонная черепаха, три разновидности червей и одна — бубны, но не простой, а козырной. Вместительные кувшины с “огненным пойлом” достойно венчали пиршество.

Гримобучча отведал всего понемногу, за исключением сонной черепахи, которую чуть погодя унесли, так и не разбудив. Особенно пришлось ему по вкусу “огненное пойло”.

— Черт побери, да эта штука позабористее натурального скотч-виски! — воскликнул Большой Человек после того, как первая порция миновала его миндалины.

Моготовак многозначительно подмигнул сидящему напротив жрецу. Дагопель понимающе хрюкнул: еще одно имя для достойного напитка — скотч-виски — юркнуло ему в память, чтобы позднее стать запечатленным в Книге.

Сгустились сумерки. Воины разожгли костер. Самые стройные девушки станцевали Нерест Радужной Рыбы, но это экстатическое действо не потрясло Большого Человека, как того ожидал вождь.

— Моготовак, друж-ик… — ще, — заикаясь, сказал Гри-мобучча, когда девушки завершили танец, — это правда, что ваше… э… племя… слав-ик… — тся э… как это, сказ-ик… — телями?

— Да, — внушительно произнес вождь, — Старейшины знают толк в украшениях изреченной мысли!

Моготовак гордился сказительным искусством соплеменников и утвердился в этом еще больше, услышав вопрос пришельца. Подумать только, слава стойбищенских златоустов докатилась и до Больших Людей!

Что ж, товар следовало показать лицом, и Моготовак дал знак начинать. Первым в круг вошел Старейшина с летним именем Усколий.

Все, даже те, кто не впервой слышал рассказ о могучих сыновьях Отца Облаков и их достославных деяниях, затаили дыхание и очнулись только тогда, когда Усколия сменил Старейшина, которого по-летнему звали Зузур. Чутко следило племя за плавной речью Старейшины о Незапятнанной рубашке вождя Шестипалых. Камариски каждое новое приключение хитроумного мужа встречали бурным ликованием, а когда рубашка сказала, что настала пора прощаться ей со своим хозяином, кто-то из женщин не выдержал и дал волю светлой печали. На нее шикнули, и Дагопель завел притчу о пустыннике и семиглавом солиме.

Как всякий хороший рассказчик, он, фиксируя внимание слушателей на незначительных деталях и мастерски подражая голосам героев повествования, полностью завладел аудиторией. Внимающим казалось, что они видят перед собой не сморщенного седого старичка, а легендарное семиглавое чудище, задающее каверзные вопросы пустыннику-мечтателю, или самого пустынника, чье поведение с каждым правильным ответом становилось все более уверенным и целенаправленным. Вот уже храбрый юноша Диктует волю посрамленному исчадию темных сил, вот он посылает солима за сказочными сокровищами и снисходительно принимает подношения…

— …и изрек пустынник: “Отныне ты будешь пригонять в наши сети радужных рыб из Страны Заката — это и наказание тебе, и служба тебе, и награда тебе!” И взмолился солим, запричитал, задрав головы к бледным звездам: “Не могу ослушаться тебя, повелитель, но и служить тебе не в силах — преследует меня Дух-Близнец и намерен преследовать до тех пор, пока не просохнет слизь с моих лап, пока не затвердеют следы в лазурной тине, ибо желает воссоединить свою суть с моей ипостасью!” Усмехнулся пустынник: “Есть надежное средство против Духа-Близнеца и отринет оно его замысел!” “Какое?” — простонал солим, уверовав в пустынника более, чем в самого себя. “Всякий Дух любит держаться близ открытого огня, и хвои Близнец — не исключение! ЕСЛИ ЗАМАНИТЬ ДУХА В ПЛАМЯ, ЧАРЫ РАЗВЕЮТСЯ!” И задумалось чудище, пригорюнилось — не полезет призрак в огонь, как ни упрашивай. Вдруг как завопит о семь глоток истошно: “Чую его, приближается!” Прыг в костер! Опалил себе лапы, и Просохла слизь. Прижег головешками отпечатки следов — затвердела лазурная тина. Сгинул Дух-Близнец, растворился в ночной синеве, с дымом суть смешал, а не с ипостасью солимовой! Так пустынник посрамил зло. Прошло много зим, отошел к Духам предков хитроумный камариск, но не забылись его подвиги, и, если радужная рыба трепещет плавниками, когда ее достают из рыбачьей сети, знайте! — она передает привет от семиглавого солима, отпущенного в Страну Заката!

Гримобуччу притча привела в восторг. Он вскакивал, бормотал непонятные слова “лингвистический заповедник”, “новоявленный Гомер”, “песнь Оссиана”, а когда сказание подошло к завершению, водрузил на шею жрецу сверкающее ожерелье и крепко обнял. Он еще долго пытался уговорить Дагопеля повторить притчу, предлагая разные диковины из мира Больших Людей, но старик был непреклонен. Как всем камарискам, ему было присуще чувство меры. Дважды за вечер рассказывать одну и ту же историю его не смогла бы заставить даже великая дева Чегана.