Largo - Петр Краснов

— Но, Вася… Ты уже, кажется, слишком хватил!

— Нет, дядя! Здесь у временной могилы маленького мученика это уместно сказать. Это место!.. — Святое это место. Кому нужны погромы? Власти? Государю? Боже сохрани! — Страдает жалкая еврейская беднота, которая никому не мешает. Обратите внимание, дядя, — богатые евреи-банкиры присылают к власти и говорят: — дайте охрану — завтра будет погром. Они знают. Это их охраняют и охранят бородачи-староверы уральцы. Погромы нужны самим евреям и интеллигенции, борющейся с "проклятым царизмом". Погром!.. Десяток выпущенных перин, сотни две разбитых еврейских лавчонок, а какой шум на весь мир! При царях-то что делается! И ворчит международный еврейский капитал и говорит: "пока в России Императорская власть, пока существует процентная норма и черта оседлости — России денег не давать!" Вспомните главу мирового масонства еврея Шиффа во время японской войны. Бердичевский погром аукнулся в Бердичеве, а откликнулся в Портсмуте! Дядя, я вернусь ко вчерашнему нашему разговору: — как бы не аукнулось Менделем Дреллисом, а откликнулось Российским Престолом.

— Ты считаешь жидов всемогущими?

— Нет, но я считаю дряблым и безсильным Русский народ. Святая Русь! Где же она святая? Спугнули мы с вами тут какую-нибудь Божию старушку? Нашли кем-то поставленную икону? Следы затепленных свечей? Более того: — увидели толпу молящихся и среди нее священника? Услышали молебное пение и эту такую страшную молитву: — "первее бо кровь твою по малу изливше, еле жива тя оставиша иудеи, да множайшим мукам предадут твое непорочное тело, еже и смерти предавше конечным кровеистощанием, на ниву в день Святыя Пасхи тое безстудне извергоша, мы же, твоя безчисленныя раны целующе, подвиги твоя тепле прославляем"…

— Что это за молитва?

— Это молитва из службы, составленной в 1908 году прославленному святым младенцу Гавриилу, вот совершенно так же жидами замученному в городе Слуцке в 1690 году… Но, вы видите, дядя — кругом пустырь! И тропинки не натоптали к этому святому месту. Чего же ожидать от такого народа? Где его глубокая вера? Где его страшная любовь и молитва к Богу? Народ охладел к вере. Он опустился до материализма. Мученики его не трогают. Такой народ можно двинуть на погром… На самоубийство… На революцию… Но на подвиг?.. Никогда!

XIX

Они шли от пещеры. Впереди Вася, за ним Яков Кронидович. Они шли, опустив головы, в глубоком раздумьи. Когда пролезли в пролом в заборе на улицу, Вася остановился.

Пустынна и безлюдна была тянувшаяся между заборов улица. Издали, из-за забора, окружавшего кирпичный завод Русакова, чуть доносились голоса и гармоника.

— В церквях идет литургия, — тихо проговорил Вася. — Они на гармошке играют. Здесь начались уже работы. Тогда здесь было тихо. Никого не было. Теперь до тридцати лошадей возчиков стоит на конюшне, — тогда стояла она на замке. Больше ста человек работает здесь летом до глубокой осени. Зимою все разъезжаются. Тогда было пусто. Свидетелей не было… Впрочем, я покажу вам и познакомлю со свидетелями… Такие все-таки были.

— Что же, домой теперь? — сказал Яков Кронидович.

— Если вы устали, дядя?

— Нет… Нисколько…

— Тогда пройдемте немного… Я вижу моих друзей. Должно быть, они увидали меня и ждут за углом.

Вася показал на угол забора. Детская рожица, лукаво улыбаясь выглядывала оттуда. Заметив, что Вася обратил на нее внимание, она пропищала:

— Василий Гаврилыч!..

И трое детей, точно стайка птичек, выпорхнули из-за угла. Впереди бежал мальчик лет двенадцати в желтоватой коломянковой куртке и с темным ремнем с бляхой с буквами "Г.У." — городское училище, за ним девочка в коричневом платьице с черным передником, и последней, едва поспевая за старшими, — девочка лет восьми в розовом ситцевом платье.

Дети доверчиво окружили Васю. Каждый старался схватить его за руку. Они заглядывали ему в глаза и косились на Якова Кронидовича.

— Василий Гаврилыч!.. Василий Гаврилыч! — звенели их голоса.

— Что же так поздно, Василий Гаврилович?..

— Мы ждали, ждали… Уже уходить хотели…

— Думали: совсем не придете.

— А кто это с вами? — шепотом спросила ученица.

— Это не жид? — спросила самая маленькая.

— На священника похож.

— Это мой дядя. Хороший добрый дядя. Вот это, Яков Кронидович, мои славные друзья. Это Ганя, это Фима — первая ученица! Вот мы как! Ай — да мы! А это Людочка… Мы еще только грамоте учимся, а уже от папы научились на телеграфном ключе стучать. Что ж, сядем.

Весеннее солнце светило ярко. Над дорогой колебалась тень акаций, и сладко пахло их обильным цветом. Перед ними была глухая улица, заросшая травой. Весенняя ранняя бабочка, темно-коричневая с черным ободком толклась, порхая вдоль забора. Вдали глухо шумел город.

Вася достал из заднего кармана сюртука большую жестяную коробку монпансье и подал Людочке. Все нагнулись, рассматривая наклеенное на крышке изображение.

— Это кто же? — прошептала Людочка.

— Я знаю… Это Императрица Александра Федоровна, — сказала Фима.

— Надо говорить — Государыня Императрица, — поправил Ганя.

— Была бы Государыня Императрица здесь, в Энске, — со вздохом сказала Людочка, — заступилась бы за Ванюшу.

— А вы хорошо знали Ванюшу? — спросил Яков Кронидович.

Все трое оживились.

— Как же, — сказал Ганя, — они раньше наши соседи были. Тут возле нас и жили. Ванюша все у нас сидел… А в прошлом году они переехали на другой конец города, так стал он реже бывать здесь.

— Известно, — серьезно сказала Людочка, — далеко… Ему учиться надо. Разве когда перед школой на минуту забежит. Пойдем тогда все на мяле кататься.

— Там хорошо зимой, — пояснила Фима, — как на карусели.

— И никого нет, — сказал Ганя.

— Разве Мендель увидит в окно, прогонит, — сказала, тяжело вздыхая, Людочка.

— Мы у Менделя молоко брали, — пояснила Фима.

— У него две коровы, — сказала Людочка.

— Вот как Ванюшу нашли, так дней за десять, — стала рассказывать Фима, — пошла я уже под вечер за молоком. Отворяю дверь, а у Менделя два жида сидят. Седобородые. Да страшные такие! В круглых черных шляпах и каких-то накидках! Совсем будто не Русские жиды. Чужие… Я испугалась и побежала. Сказала Гане. Мы пошли вместе. Только открыли дверь, а жиды кинулись на нас. Я вырвалась, а Ганю жид нагнал у самых наших ворот, схватил и потащил. Но тут бросились наши собаки с лаем и жиды оставили Ганю.

— А на утро, — сказала Людочка, — обе наши собачки издохли. Их кто-то, сказали нам, отравил.

— Так страшно, — ежась в своем коричневом платьице ученицы, прошептала Фима. — Ужас как страшно.

— А в тот день утром у нас был Ванюша и сказал, что он завтра придет. Тут недалеко живет Каплан, отставной солдат.

— Он в японской войне был, — сказала Людочка.

— И Каплан обещал показать Ванюше его отца.

— Ванюша — байстрюк… Ему очень уж больно было, что у всех есть папа, а у него нет, — пояснила Людочка, — он все распрашивал, где его папа, какой он?

— Каплан сказал Ванюше, что он в Японскую войну видал Ванюшина отца и сказал — приходи завтра утром, у меня будет твой отец. Я тебе его покажу.

— Западня, — прошептал Вася на ухо Якову Кронидовичу. Тот сидел глубоко задумавшийся. Печаль легла на его лице.

— Ванюша пришел рано и мы позвали его кататься на мяле, — продолжал Ганя.

— Пошли мы все трое и еще одна с нами девочка, так, знакомая. Мы уселись на мяле, а Ванюша стал толкать. Тут из дома Менделя вышли три жида и побежали к нам. Мы бросились наутек.

— Я оглянулась, — сказала Фима, — вижу Мендель, а, может быть, другой чернобородый еврей схватил Ванюшу и потащил. Я вся похолодела.

— Мы прибежали домой, сказали маме. А мама говорит — это не наше дело. Молчите, никому не говорите. Вот и молчим, — сказала Людочка.

Дети еще рассказывали о Ванюше, о его самодельном ружье и как Каплан давал ему порох, но Яков Кронидович не слушал.

Он дождался, когда истощились разговоры про Ванюшу и когда Вася кончил свой короткий рассказ об императрице и Царской Семье, и сказал: — Поедем, Вася, домой.

Дети проводили их до извозчика. Когда въехали они в город и застучала, загремела пролетка по мостовой, Яков Кронидович спросил Ветютнева.

— Что же, допрашивал их следователь?

— Да. После их первого допроса и арестовали Дреллиса. Но когда стали передопрашивать — они сказали, что ошиблись, что все это было месяца за два до того, как нашли тело Ванюши, что они и потом видали его у себя и катались на мяле, никаких жидов они не видали. Что это им показалось… Их кто-то застращивает, кто-то учит, что надо показывать.

— Вы стыдили их?

— Да.

— И что же они?

— Ганя мне сказал: На суде покажу, как вам рассказываю… по правде… А сейчас — мама не велит. Людочку даже побила за разговоры.