Сын Конга - Т. С. Джойс

— Ну, польза от сумасшедшего знакомого, которого вот-вот усыпят, в том, что твои секреты отправятся в могилу, и быстро.

— Никогда так не говори, — сказала она, и её глаза вспыхнули светло-золотым. — Даже если ты думаешь, что это произойдет, не говори об этом.

— Значит, мы притворимся, что это может продолжаться вечно?

— Да. И теперь я решила, что расскажу тебе, потому что ты просто обязан это услышать.

— Хорошо. Я готов.

— Я танцую, чтобы оплатить медицинские счета моего отца. Он был старшим оборотнем, когда у него была я. Он заболел.

— Чем заболел? — Оборотни нечасто болели, но и рождаться глухими они тоже не должны, а Женевьева, его сестра, была глухой.

— Это было дегенеративное заболевание. Врачи не могли разобраться. Со временем оно уничтожило его мышцы и кости, и это сопровождалось адской болью. Когда он умер в прошлом году, он весил восемьдесят фунтов. Он находился в хосписе семь месяцев, и это было дорого. Я ухаживала за ним с медсестрой. Мы работали посменно, и чтобы оплатить её и медицинские счета, я начала танцевать по ночам, потому что, что ещё я могла бы здесь делать? Что я могла сделать со своим набором навыков, чтобы каждый день зарабатывать деньги? Когда мне нужно было быстро оплатить счет, я просто работала в две смены «у Джема». До того, как он заболел, я приезжала сюда, чтобы проводить с ним лето, а затем возвращалась к своей жизни в Нью-Йорке. Я хотела стать танцовщицей. Настоящий танцовщицей. Я пробовалась в модные школы, но даже если бы я поступила, мы не могли себе их позволить. Так что я работала в этом баре, выступала. Танцевала с другими девушками. Я поставила для них всю хореографию, и когда у меня накопилось достаточно денег, я купила маленькую захудалую студию и преподавала детям уроки танцев. Я была счастлива, но скучала по отцу. А потом он заболел, и я вернулась домой. Дела пошли еще хуже, и я продала студию, чтобы оплатить часть его счетов. Ты знаешь из-за сестры, что оборотни не получают медицинской страховки. А потом он скончался, а у меня всё ещё были все эти кредиты на мое имя, так что я просто пытаюсь устоять на месте, пока не покрою все долги.

— Значит, ты застряла?

В глазах Кендис мелькнули призраки прошлого, когда она кивнула.

— Застряла, будто меня похоронили заживо. Большинство дней я чувствую себя похороненной. Итак, посмотри на меня сейчас. Обученная танцовщица, которая осуществила свою мечту, владела студией, нашла счастье, и теперь я здесь, сгребаю со сцены долларовые купюры в неглиже и в «блёстках стриптизерш».

— Чёрт, — пробормотал Торрен, чувствуя подкатившую тошноту. Он желал всем, что у него было, вытащить её отсюда и исправить её жизнь. Сделать её лучше. Сделать её счастливее. Сделать ярче, прежде чем она будет раздавлена ​​тяжестью всего мира.

— Иди сюда. — Он протянул руку и подождал, пока она сядет и прижмётся к его ребрам. Боже, он чувствовал, что ей здесь место, как будто она была создана для него. Он ничего не мог сказать, чтобы ей стало лучше, поэтому он поставил ноги на маленький столик перед ними и откинулся назад. Со вздохом он прижался щекой к её макушке. А через несколько минут он сказал:

— Сегодня вечером я отведу тебя куда-нибудь.

— На свидание?

— Нет, — пробормотал он. — Тебе это не понравится, но ты будешь смотреть и станешь свидетелем, и ты не будешь чувствовать себя такой одинокой. Ладно?

Она посмотрела вверх своими красивыми тигриными глазами и схватила его футболку прямо над его бьющимся сердцем.

— Ты собираешься показать мне своего демона сегодня?

Он кивнул. Он никогда никого не приглашал посмотреть, что он собирается делать.

— Какого демона?

— Я покажу тебе Хавока. — Торрен сильнее прижал её к себе. — А потом попрошу тебя не убегать от меня.

Глава 8

Ночью старая лесопилка выглядела невообразимо жутко.

Торрен скользнул рукой по её бедру, загоняя свой черный Камаро на грязную парковку. Его фары дугой осветили фасад старого ветхого здания. Ржавая вывеска на фасаде гласила: «Фоксбургская лесопилка», но кто-то закрасил её баллончиком с краской и написал «Хавок». Рядом с ним был нарисован маленький череп, похожий на логотип на футболке, которая была на нем сейчас.

— Ты это нарисовал? — спросила она, указывая на знак, когда он остановился.

— Неа. Вир. А Нокс пририсовал член.

Она прищурилась, и да, под черепом был нарисован маленький вишнево-красный пенис. Она хихикнула. Конечно же это Нокс.

— Можно вопрос?

Торрен успокаивающе сжал её ногу и повернул голову, чтобы посмотреть на неё. Его глаза светились зеленым, и от него пахло гориллой, не осталось и намека на запах человека. Но он всё ещё был здесь, в своей человеческой шкуре, и не выглядел обеспокоенным из-за внезапного превращения в салоне машины.

— Смелее.

— Я не могу выкинуть это из головы. Невада… когда я увидела её в особняке Вира, она так отличалась от серой мыши, с которой я разговаривала в библиотеке. Почему?

— Потому что она наша, а мы её, — просто ответил он.

После этих слов, у неё пробежали мурашки. Она сделала бы что угодно, лишь бы иметь нечто подобное. Не чувствовать себя айсбергом посреди холодного моря, выживающей в одиночку.

— Мне нравится твоя команда.

— Это катастрофа. Худшая команда в мире. Мы все ё*нутые.

— Но для того, кто смотрит на вас со стороны? Что бы вы ни делали, это сработало. Может вы по отдельности и е*нутые, но вместе? У тебя самый большой и самый крутой альфа во всем мире. И на его стороне только трое — ты, Нокс и Невада. Вир опасен, но с ним ты живешь так, словно не боишься его огня. Ты говоришь с ним так, будто не боишься, что он людоед. Ты пошел против него вчера, ради меня, будто совсем не боялся его гнева. — Она переплела свои пальцы с его. — Я думаю, что Красному Дракону это нужно. Я думаю, ему нужны вы, ребята, чтобы держать его в равновесии с его драконом.

Торрен заглушил двигатель.

— Когда я был ребенком, мой отец водил меня в особняк Дэймона Дэя. Он позвал меня. Вир был одинок и играл сам с собой, никто из других детей не мог справиться с его драконом. Он не мог контролировать свои изменения в дракона и сжигал всё. И всех. Любой, кто попадался на пути его огня, получал ранения, и он ничего не мог с этим поделать. Ему было семь, когда меня