Становление (СИ) - Старый Денис

Так что через месяц отец и его взрослая дочка поедут в Петербург и кто знает, какую судьбу предложит выбрать месье Сперанский и для Каспара и для Аннеты Марии Милле.

*……………*…………*

Петербург

17 января 1796 года. Утро.

Работа в Сенате кипела. Студенты, заручившись обещанием, что пять из двух десятков прибывших на помощь из Москвы останутся служащими в Правительствующем Сенате, рвали жилы, спали по нескольку часов, но делали все быстро и качественно.

Уже стали выделяться некоторые личности, которым удавалось не только сортировать дела, или находить подходящие правовые нормы для решения тех, или иных дел, но и писали свои выводы, где предлагали решения. Мне оставалось только утверждать и отсылать на подпись генерал-прокурору Куракину. Ну а тот, подписывая, складывал пачку бумаги с вынесенными решениями для сенаторов. Сперва те пытались вникать, кому что присудили, но быстро, по мере нарастания объема в предоставленных папках с бумагами, стали подписываться под решениями не глядя.

Особенным пониманием дела, как и работоспособностью выделялся Тимковский Илья Федорович. Сперва я, почти что профессионализм, молодого человека отнес к тому, что он был на последнем курсе университета, ну и имел некоторую юридическую практику. А после, когда накопился круг лиц, и было с кем сравнивать, понял — передо мной талант.

Первым делом в голов всплыла гнилая мысль, чтобы постараться задвинуть парня подальше, дабы не мешался передо мной и не стал конкурентом. После, такие помыслы были отринуты. Хороший парень, такого можно брать в команду. Мало того, он еще и стихи пишет и прозой балуется [в РИ истории Тимковский сменил Сперанского с должности секретаря Сената, так же занимался систематизацией российского законодательства].

Состоялся зловещий спектакль, не понятый в обществе, с эксгумацией Петра Федоровича и захоронением его рядом с Екатериной Алексеевной, начался и быстро закончился траур, все события пролетали где-то рядом и были отголосками той жизни, что временно была отринута. Нужно сделать большую работу — это вызов, который был мной принят. И я делал.

Еженедельно князь Алексей Борисович Куракин ездил к императору на доклад и неизменно возвращался радостным, если не сказать счастливым. Государю доложили, может быть тот же Безбородко, назначенный, наконец, канцлером Российской империи, что разобрать такое количество дел за год представляется сложнейшим или даже героическим мероприятием. Но Куракин приносил доклады, где цифры нерассмотренных дел становились все меньше.

Да, имелись случаи несогласия истцов или ответчиков с решением, уже были вне очереди рассмотрены пятьдесят три апеляции. Но что такое чуть больше пяти десятков апеляций, когда рассмотрено почти семь тысяч дел? Капля в море.

— Что, Михаил Михайлович, устали? — с задором в голосе спросил меня Куракин, выбивая из задумчивости.

— Неразумно было бы отрицать очевидное. Мы все устали, — последней фразой я несколько польстил князю.

За последнюю неделю, он может только часов пять и поработал, и то время было потрачено на подписание документов, и уж никак не на их подготовку, или же на иные особенности работы генерал-прокурора.

Я знаю, что уже тонким ручейком, грозящем стать бурной горной рекой, потекли жалобы и прямые доносы на Алексея Борисовича. Император их игнорирует, что вполне разумно, так как нельзя менять коня на переправе. Ну а что будет, когда завалы в Сенате разгребем? А это время не за горами! От государя можно ожидать многого. Он монарх мудрый, не без этого, но такой… с изюминкой, размером в добрый чернослив.

— Мне нынче по полудни на доклад к государю, ну а позже… я настаиваю, как ваш начальник, непременно жду вас на ужине. Прибыли мои братья и они желали бы познакомится и с вами, в том числе. Особенно, Александр. Так что дайте поручение своим крепостным студентам, — Куракин рассмеялся, придуманному им же каламбуру. — Тому же Тайниковскому, или лучше Цветаеву. И все, Михаил Михайлович, сегодня же жду дома! Будет прием, вы приглашены.

Лев Алексеевич Цветаев отчего-то больше нравился Куракину, как исполнитель, конечно. Как по мне, парень еще не готов к самостоятельной работе, требующей большой ответственности и выдержки. Цветаве всего на втором году обучения, пусть и отличник учебы. Так что придется перепоручать дела Тайниковскому, а самому думать не о том, как вкусно поесть в доме Куракина, да в каком углу зажать Агафью, а о том, как сделать новый шаг, шажище, на пути к Олимпу.

Я знал, что Сперанский, в иной реальности, пусть и был на слуху и о нем знали, но не воспринимали всерьез до того времени, пока он не стал сам ездить на доклад к императору. Именно после этого, к Михаилу Михайловичу, то есть ко мне, но в иной исторической парадигме, стали присматриваться, не только как к исполнителю, но и руководителю, а то и законотворцу.

В своей реальности, я уже более чем на слуху, и как поэт, прожектер [в это время данное слово еще не носит ярко негативной семантики]. Может настало время и появится свет ясные очи государя?

«Только бы я не ошибся с дозировкой, ну или не обманули» — думал я, когда подмешивал князю сильное слабительное на основе стрихнина.

Должно было получиться так, что он не сможет часов пять-семь уходить далеко от горшка. Ничего дурного не может случится, надеюсь. Как-то не уверен я, ну да ладно. Принял решение — действуй! Создай рандеву с горшком своему покровителю, неблагодарная ты тварь!

А я и не хочу быть благодарным. Точнее не так, я считаю, что только благодаря мне, Алексей Куракин сейчас в таком фаворе у государя, что нет семейств, что не хотели бы посетить дом Куракина. Есть в этом моя большая заслуга. А еще это я приблизил на год воцарение Павла Петровича и сильно сберег нервы своему покровителю, который все время боялся, что его как-то накажут за дружбу с опальным наследником. Можно еще перечислять свои заслуги, но я скромный, потому скажу одно: без меня Куракин ничего бы не добился. Тогда получается, что я не скромный. Пусть так.

— Что-то мне нездоровится, — сказал скрученный в позу эмбриона, Куракин. — Через час уже нужно выезжать на доклад к государю. Как же так? Какой апломб!

— Придется отписаться государю, что вам нездоровится. Устали на работе, все же уже какую ночь не спите, — предложил я, сразу понимая, что император не тот человек, который захочет вникать в проблемы профессионального выгорания на работе.

Ну а насчет того, что Куракин не спит по ночам, так нет, спит, сладко и основательно, что уже начал опаздывать на службу.

— Нельзя так с его величеством! Он может сделать вид, что проникся, но уже станет воспринимать меня, как неспособного к работе и порядку. Не уберег себя, вина вся на мне. И отчего так живот крутит? — сказал Алексей Борисович и стал выискивать горшок.

Пришлось выйти. Я знал, что в этом мире вполне нормально было решать даже государственные вопросы, сидя на горшке. Так поступали французские монархи. Но меня к тому жизнь не учила. Так что я вышел и только минут через пятнадцать наш разговор продолжился.

— Ваша светлость, — я наедине иногда все-таки льстил Куракину, «обзывая его светлостью». — Нужно послать кого-либо на доклад к государю. Гаврилу Романовича Державина, или иного сенатора.

— Это еще спасибо господину Державину, он помогал, а кто иной сколь деятельной помощи оказал? А у Павла Петровича всякий хвост распушит и принизит меня. Так что… — Куракин задумался.

«Ну же, решай!» — мысленно сказал я.

Но Куракина озаботило иное.

— И как получится, что я не поеду на доклад, а прием вечером состоится? — задал резонный вопрос князь.

Действительно! А как? Государь узнает, что был прием, это к гадалке не ходи. Отменить? Так только сейчас высший свет стал искать благосклонности Куракиных. Отменить в последний момент прием? Это сильно ударить по самолюбию людей, ну и по их кошелькам.