«Герой нашего времени»: не роман, а цикл - Юрий Михайлович Никишов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возьмем такую трактовку: «“Герой нашего времени” был принципиально новой формой романа, и не только в русской литературе»88. Вроде бы утверждение вполне четкое. Но, чтобы выразить свое к нему отношение, нужно иметь представление о типической форме романа (и возникнет неразрешимый спор, какое произведение, при разнообразии форм романа, может служить эталоном). Далее надо будет исчислить отличительные свойства книги Лермонтова, новаторские находки художника — и где гарантии, что мнения исследователей совпадут?
«Цикл» лучше объясняет лермонтовское творение. Тут корректнее отношение к терминологии: если речь идет о повестях в точном значении понятия («Бэла» и «Княжна Мери») и даже в расширительном значении (три другие компонента книги) — все равно идет отсылка к теоретическому канону. Опасения, что будет дробиться впечатление, не должно быть: восприятие цикла непременно предполагает изучение диалогических связей его компонентов; анализ внутренних диалогов как раз из факультативной сферы передвигается в сферу обязательного.
И происходит вот что. Я беру, к примеру, оценки «Героя нашего времени» у Б. Т. Удодова (опуская его жанровое определение): «Социально-психологическая направленность сочетается… с глубинной нравственно-философской проблематикой; беспощадный, доходящий до корней самоанализ героя — с острой, почти авантюрной сюжетностью и занимательностью повествования; очерковость отдельных описаний и зарисовок сменяется… новеллистической стремительностью и неожиданными поворотами в развитии событий, философские размышления — необычными, подчас смертельными экспериментами героя; его любовные, светские и иные похождения оборачиваются трагедией несостоявшейся в полной мере судьбы незаурядного человека, рожденного для “назначения высокого”» (с. 40). Я адресую эти размышления, как делает исследователь, «роману» — и ничего не получается: нет романа-то, размышления провисают, абстрагируются. Я адресую их же тому, что реально существует, — книге Лермонтова. Другое дело! Там есть целое — сама книга. Но и вся конкретика (самоанализ, очерковость, эксперименты, похождения, трагедия) укладывается в свои микроформы и обретает предметность!
Следует отметить, что образование циклов как вторичных жанровых сущностей ничуть не приводит к их монополии: сборники как существовали, так и существуют и будут существовать, поскольку книжки предполагают некоторый объем. Циклы и сборники не конфликтуют, у них свои структуры.
Для применения к изучению «Героя нашего времени» жанровой теории цикла, пожалуй, не будет лишним и такое уточнение. Поскольку емкость повести несопоставима (по определению) с емкостью стихотворения, возникает разница уровней сопоставления. Для лирических циклов характерны отношения стихотворение — цикл — книга. Видимо, повесть сама по себе, в силу свое емкости, уже сопоставима с циклом, но в полную меру остается соотношение повести (первичные циклы) — книга.
Невзирая на чудовищные противоречия, представление о «Герое нашего времени» как о романе пока остается монопольным. Вот на это ныне приходится посетовать.
Так что на вопрос: каков же жанр «Героя нашего времени»? — ответ будет необычный. Это книга. Состоящая из повестей.
Цикл по всем параметрам
Достойна удивления проницательность еще совсем молодого писателя. Да, у Лермонтова была уже проба работы над большими повествовательными формами — романами «Вадим» и «Княгиня Лиговская», но оба романа остались неоконченными. А тут он обратил внимание на новую форму: циклообразование еще только складывалось в русской литературе. Пушкин опубликовал всего-навсего один поэтический цикл — «Подражания Корану». Он уже создал, но не успел опубликовать второй — так называемый каменноостровский цикл (осознание этих стихотворений как цикла произошло много лет спустя). В лермонтовское время отчетливее пошло образование циклов в прозе: это пушкинские «Повести Белкина», а следом «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя и «Пестрые сказки» Одоевского (везде циклы цементировались образами вымышленных рассказчиков).
Лермонтов творчески подхватывает новую инициативу. Он концентрирует повествование на одном герое (самом значительном для эпохи!), зато увеличивает число рассказчиков, показывая героя с разных сторон. Укрупняется его масштаб: не шутка — герой нашего времени! Эксперимент увенчан безусловной удачей.
Тут хочется отметить парадокс. Вл. С. Соловьев видел в Лермонтове «прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать “ницшеанством”…», прибегнув и к обобщению: «Как черты зародыша понятны только тому определившемуся и развитому виду, какой он получил в организме взрослом, так и окончательное значение тех главных порывов, которые владели поэзией Лермонтова, — отчасти еще в смешанном состоянии с иными формами — стало для нас вполне прозрачным с тех пор, как они приняли в уме Ницше отчетливо раздельный образ»89. Вроде бы возможно видеть и аналогию в жанровых поисках. На деле перед нами явление совершенно иного рода. «Герой нашего времени» — ничуть не «зародыш», а сразу непревзойденный шедевр. Циклы повестей создавались и в современной Лермонтову, и в последующей литературе (ближайшее — «Записки охотника» Тургенева). Но не было достигнуто единства книги как цикла; то-то и остается в ходу определение «роман». Аналогия с размышлениями Вл. С. Соловьева тут в другом: понадобилось ждать взлета поэзии и его теоретического осмысления, откинуть устаревшие предубеждения относительно цикла, чтобы по достоинству оценить новаторство Лермонтова. И еще далек путь, чтобы такое понимание вошло в массовое сознание…
«Герой нашего времени» соответствует представлению о цикле по всем параметрам.
Заглавие? Весьма емким воспринимает заглавие книги А. Э. Еремеев. Исследователь пользуется традиционным определением жанра (роман), но все сказанное больше соответствует циклическому построению книги. Уже название, полагает исследователь, «говорит о сложности жанрового образования»: «Название “Герой нашего времени” сводит разные жанровые тенденции: стремление к углублению во внутренний мир героя в его специфическом романном <?> ракурсе и установку на охват самого процесса бытия, характерную для повести. Обобщенно неопределенный тон заглавия является панорамной дистанцией автора — творца художественного целого. Название несет в себе ту необходимую меру отчужденности от конкретных событий и личностей, которая обеспечивает художественное единство и известную объективность авторского взгляда. Если говорить о временной установке названия, то оно звучит предельно объективно, как бы завершая и отодвигая в прошлое жизнь Печорина, представшую в свете трезвого знания автора, лишь из документально фактического интереса позволившего себе обращение к этим вехам вчерашнего духовного развития героя, к которым он непричастен; они ему чужие, и интерес его носит отстраненный характер»90.
Встретится попадание в самое яблочко. «Уже само заглавие сообщает: образ центрального персонажа неразрывно связан с определенной эпохой, это герой своего времени»91.
Выразительно пишет об этом С. И. Кормилов: «“Время”, или в начальном
