Снежные люди - Ахмедхан Абу-Бакар

Но кто будет рыть могилу? Полагалось бы рыть сельскому могильщику Хажи-Бекиру. Но согласится ли: ведь его подозревают в убийстве Адама! И все-таки пришлось обратиться к нему: никто в ауле не мог совершить это с таким пониманием дела, никто не знал, какая требуется глубина, к востоку или к западу должно быть возглавие, никто не умел так выдолбить каменный гроб и высечь надпись на памятнике. Да и памятники, заготовленные впрок, стояли только у сакли Хажи-Бекира.

Сперва Хажи-Бекир удивился, вознегодовал, хотел отказаться, но подумал — и согласился: пусть видят, что он готов отдать последний долг человеку, который принес ему столько бед. В конце концов сейчас не следовало ожесточать отказом и без того враждебно настроенных односельчан.

Женщины в сакле оплакивали Адама: одна запевала плач, другие хором подхватывали; приближался час выноса тела, вернее, жалких останков покойного.

Громко, отчаянно, горестно причитала-пела безутешная Хева.

Ты будто с небес ко мне спустился, Адам!Зачем же обратно поторопился, Адам?В злую могилу столкнули злодеи тебя.Они погубили с тобой и меня, Адам.

Ты жизни светильник во мне возжег, Адам!И горем жестоким мне сердце сжег, Адам!Зачем так безжалостно кратким ты сделал миг,Когда я луною взошла среди звезд, Адам?

Слезами я стану могилку твою поливать, Адам.Дыханьем стану в мороз согревать, Адам.Спи, мои муж дорогой, — аги, аги!На что мне жить без тебя, Адам?

— Ну, хватит, хватит тебе причитать, — успокаивала подругу Лишат, удивляясь, когда это Хева успела так горячо и нежно полюбить Адама. Чудное и странное это чувство — любовь!

— Тебе не понять меня, подруженька! — горестно качала головой Хева. — Я и сама не понимала раньше, когда люди в гневе кричали другим: да будет послано тебе великое счастье и тут же отнято! Ох, какое это страшное проклятие!

— Хева, ты просто все сама себе внушила.

— Нет, Айшат, нет! Потерять такого человека! Проклятый могильщик, чтоб крапива выросла в твоем очаге… Весь Шубурум не стоит мизинца Адама… И почему я тогда не пошла с ним, почему? Может, умерла бы я, но жил бы Адам…

И вот по обычаю вошли мужчины в саклю, где в круг собрались плачущие женщины, и под неистовые их рыдания положили на погребальные носилки останки Адама, завернутые в саван, покрыли буркой, увенчали каракулевой серой папахой. Четверо подняли носилки на плечи и мерным быстрым шагом вышли на улицу, где все мужчины аула присоединились к процессии. Рыдающие женщины остались у сакли… им запрещено провожать покойников. С крыш, из проулков глядели на похоронную процессию дети: не то сожаление, не то удивление было на их смышленых рожицах.

Хажи-Бекир с превеликим усердием выдолбил могилу в прихваченной первыми морозами земле и стоял, опершись на ручку кирки, как чабан на посох, и шептал, шевеля губами, какую-то молитву. Останки Адама бережно опустили в каменный, уже поставленный в могилу гроб. Хажи-Бекир накрыл его каменными плитами, все быстро засыпали могилу землей и воздвигли там, где предполагалось возглавие, двухметровый памятник. Увы, каменный памятник не был резным, не успели, но имя, дату рождения и дату смерти Хажи-Бекир все же выбил… Какую дату смерти? Вот это я, признаться, не догадался посмотреть и, вы правы, очень об этом жалею. Но тут как раз вспыхнул спор: надо ли читать над могилой главу «Ясин» из Корана, которую читают над правоверными мусульманами; решили, что не надо: покойный парикмахер был членом Союза безбожников. Вместо молитв произнесли несколько трогательных речей, перечислили немалые заслуги Адама перед Шубурумом, отметили добродушный и прямой его характер; как-никак Адам внес посильный вклад в развитие культуры в ауле — был в первых рядах борцов за новый быт и красоту человека.

Самую блестящую речь на могиле парикмахера произнес Кара-Хартум, колхозный охотник. С глубокой скорбью он сказал, оглядывая столпившихся мужчин:

— Дорогие мои шубурумцы, мы прощаемся здесь с человеком, который честно прожил свою недолгую и горькую жизнь. Вы знаете, каким добрым, каким безобидным был этот человек; он никому не желал зла… Только после его смерти мы поняли, кого потеряли. Адам был не только сельским парикмахером, он был великим доброжелателем, общественником, просветителем, имя которого не грех поставить в ряду самых выдающихся деятелей. Адам всегда был ярым атеистом: в его сакле мы не нашли даже коврика для намаза. Но он был еще и активным членом Общества Красного Креста и Полумесяца, членом ДОСААФ… Друзья, мне нелегко перечислить все его заслуги перед шубурумской общественностью, но мы их не забудем никогда… Правда, мы еще не выяснили, погиб ли Адам случайно, стал ли первой жертвой каптара, был ли убит злодейской рукой… Но мы это выясним, обязательно выясним! Шубурум — не Америка, где можно убить из-за угла президента и замести следы… Нет, мы уличим виновных, и они понесут заслуженную кару!

После этой речи взволнованные, растроганные, небритые шубурумцы стали осыпать проклятиями того, кто отнял у них Адама, поднял руку на этого доброго, славного, святого человека! Крики, стенания, вопли раздались в толпе:

— Судить убийцу Адама!

— Найти и наказать, пусть это даже сам каптар!

— Такого человека убить! Какая жестокость!

— Осиротели мы теперь! Бедный, бедный наш Адам!

Хажи-Бекир стоял, опустив глаза; не было у него сил выдержать злобные взгляды односельчан. Если бы в ту пору люди были уверены, что могильщик убил Адама, они растерзали бы здесь же могильщика.

Да и теперь еще неизвестно, чем бы кончилось дело, если б Хажи-Бекир не поспешил удалиться.

Растроганные речами, взволнованные, оплакивая Адама, вернулись мужчины в аул, и тут навстречу им выбежала Хева в черном платье, которое теперь предстоит ей носить, не снимая, сорок дней и даже ночей. Хева рыдала, осыпала кого-то проклятиями и кричала:

— Люди добрые, это он! Он убил!

Толпа остановилась, зашумела гневно и грозно:

— Кто? Кто убил? Как зовут убийцу? Скажи!

— Это Хажи-Бекир, он убил! Чего же вы ждете, люди?! Накажите убийцу!

И Хева стала рвать на себе волосы.

Так бывает, когда в костер плеснут керосина: мгновенно хлынет огненный поток, забушует пламя, взметнется к небу…

Страшная толпа хлынула к сакле Хажи-Бекира, чтоб разнести ее по камешку и вместе с хозяином швырнуть в пропасть. И был бы самосуд, если б путь толпе не преградили Чамсулла и Мухтар.

— Люди! Не сходите с ума! — крикнул Чамсулла. — Это еще не установлено.

— Как не установлено?! — зашумела толпа. — Почему не установлено?! Потерять такого человека и не найти убийцу?! Разве здесь Америка, а не Шубурум? Мы все слышали, как грозился Хажи-Бекир!

— Если он виноват, — вмешался «сельсовет Мухтар», сдерживая наступающую толпу, — в этом разберется следствие. А самосуда мы не допустим!

— Самосуда и мы не хотим! — толпа медленно остывала, топчась на месте. — Мы требуем, чтоб наказали преступника! Арестуйте Хажи-Бекира!

— Хорошо! — крикнул Мухтар. — Мы его арестуем.

И могильщика арестовали, хотя он твердил глухо и безнадежно: «Я не убивал его. Я не убивал…»

Вы, наверное, спросите, отчего вдруг Хева прониклась такой неистовой ненавистью к бывшему своему мужу? Да просто, проклиная себя, что не согласилась в ту ночь бежать с Адамом, Хева словно бы вновь услышала шепот Адама: «Т-с-с, говори тише! Слышишь шаги и покашливание? Это он!» А потом неистовый стук в ворота… Воочию увидала бледное лицо Адама, как он трясущимися руками поправил на ней одеяло и торопливо исчез. А вскоре раздался страшный предсмертный вопль и кто-то пробежал мимо сакли.

И все сложилось в убеждение: «Хажи-Бекир — убийца!»

ПОЯВЛЕНИЕ КАПТАРА

Сколько раз приходилось шубурумцам выходить на суровый Шайтан-перевал, чтоб кирками да лопатами разрыть, разбросать оползни и завалы. Недаром же зовут его шубурумцы — Чертов перевал и шутят, что если кого в ауле посылают к шайтану, то посылают не так уж далеко: дорога известна каждому!..

Издавна стоит здесь длинная сакля с плоской крышей, похожая на древний караван-сарай. Во время дорожных работ люди отдыхают в ней, греются у железных печей, пьют горячий чай, иногда ночуют: ведь ходить в аул и обратно утомительно. Не раз саклю разрушали обвалы, но упорные люди снова ее восстанавливали… На этот раз грозный обвал прошел почти рядом с ветхим строением. Издали дорога казалась усыпанной муравьями. Эхо разносило стук молотов и кувалд, крики тех, кто ломами откалывал куски скалы, грохот падающих в пропасть камней. А на дне пропасти бушевал сумасшедший поток; он подхватывал, ворочал, гулко сталкивал и катил камни прочь в брызгах и пене. Взблескивали в руках кирки, с хрустом вонзались лопаты в землю, смешанную со снегом: на перевале холодно! Люди трудились увлеченно, они понимали, что эту работу никто другой делать не станет, и весело покрикивал, похваливал, подбодрял людей «сельсовет Мухтар», ловко работая киркой. Мухтар уже прикидывал, что при таком усердии перевал скоро будет расчищен: недели через две. И как всегда бывает, когда ловко и дружно идет работа, когда вокруг много народу, люди стали посмеиваться друг над другом, над недавними страхами, даже над самим снежным человеком. Али-Хужа, засучив рукава, бил киркой — аж комья летели — и так и сыпал шутками.