Пойманное солнце - Вилли Мейнк

Все эти события можно было предусмотреть. Это не наводнение, не ураган, не отсутствие муссонных дождей и не землетрясение, которые иногда постигают землю. Эти события подготавливались годами и обсуждались британским колониальным правительством в Индии с преступным равнодушием.

Впоследствии его действия разоблачил Неру. «Это был голод, вызванный рукой человека; выявилась картина страны, скрытая за тонким покровом благополучия маленькой горстки людей высших слоев, картина бедности и позора британского господства».

В то время как двадцатилетний разносчик без соз-нания лежал под палящим солнцем на земле перед храмом черноликой богини Кали, а улицы Калькутты были усеяны трупами, на ипподроме в тенистом Майдане происходили бега. В Бенгалии было почти невозможно получить хоть какие-нибудь транспортные средства для подвоза продовольствия, а благородных беговых лошадей, выносливых и сильных, доставили по железной дороге из Восточной и Северной Индии в особых вагонах; они имели все необходимое.

Посетители бегов проезжали мимо бесчисленного множества умирающих женщин, детей, мужчин, у которых не было даже сил, чтобы поднять кулаки против празднично разодетых дам и господ, а в это самое время послушные правительству газеты опровергали тот факт, что в стране начался голод. А когда калькуттская газета «Стейтсмен» отважилась презреть цензуру и опубликовать фотографии, изображающие умирающих женщин и детей, представитель правительства Индии выразил протест против «драматизации положения», касавшегося его так же мало, как дам и господ на ипподроме, которым приходилось испытывать страдания, причиняемые лишь жарой и чрезмерным азартом.

Во дворцах разбогатевших набобов Северной Калькутты и в виллах англичан на юге, заработавших миллионы рупий на военных заказах и спекуляции продовольствием, недостаток которого ежедневно убивал десятки тысяч людей, устраивались празднества и танцевальные вечера. Почти непостижимо, и тем не менее это действительно так. Можно подумать, что грозная смерть на улицах Калькутты разожгла жажду удовольствий и алчность определенных слоев общества.

В составленном позже отчете Комиссии по расследованию причин голода говорилось, что из несчастья народа были извлечены огромные прибыли: «Одна часть общества жила в излишестве, в то время как другая умирала с голоду, и первая проявляла полное равнодушие к страданиям народа. Во всех провинциях во многих слоях населения наблюдалось разложение нравов».

Это был отчет правительственной Комиссии, не все в нем соответствовало действительности, и язык был слишком сдержанным, но тем не менее Комиссия была вынуждена раскрыть и некоторую долю правды. То, что в отчете робко названо равнодушием и испорченностью большей части общества, в действительности было не что иное, как убийство имущими своих беднейших соотечественников. В отчете сказано, что от голода умерло полмиллиона человек, на самом же деле — три миллиона. Общая же прибыль «от этих махинаций на голоде и нужде» составила полмиллиарда рупий. Следовательно, на каждом умершем заработали не одну сотню рупий.

Джавахарлал Неру с горечью писал: «Англичане непременно уйдут из Индии, и их колониальное права останется всего лишь воспоминанием; что же они оставят, когда, наконец, уйдут: какое человеческое унижение и сколько накопленных страданий?»

А великий бенгальский поэт и философ Рабиндранат Тагор, который предвидел приближающуюся беду за два года до ее наступления, со своего смертного ложа сказал: «Какую же Индию оставите вы, какую огромную нищету? Когда жизненный источник вашего столетнего правления, наконец, иссякнет, какую пустыню грязи и мусора оставите вы?»

Пока двадцатилетний баскетбой все еще без сознания лежал перед храмом черноликой богини Кали, напротив, в вилле фабриканта обуви М., напоминавшей дворец, на втором этаже собрались гости. Было уже под вечер, благоухал раскинувшийся перед виллой сад с хорошо ухоженными газонами, который отгораживал ее от внешнего мира. Мужчины пили виски, дамы — ликер, еды было тоже достаточно.

Вечер проходил довольно скучно. Слушали историю о дедушке фабриканта, которая уже всем была давно известна. Дедушка — бенгальский раджа — примерно лет шестьдесят назад проиграл английскому майору замок, землю и имущество. Об этом проигрыше еще долго потом говорили, потому что майор против дворца, земли и имущества поставил свою возлюбленную.

Дедушка стал беден, как нищий, и, по словам фабриканта, у него самого тоже ничего не осталось, кроме аристократического происхождения; пришлось начинать все сначала. Тут последовало обычное восхваление способностей хозяина. Затем слуги принесли ужин.

К ужину подошла танцовщица Бомбейской труппы, и стало немного веселее. Заговорили и о голоде. Один из гостей даже сказал, что жизнь бедных, ни к чему не способных людей, очень печальна. Другой с иронией заметил, что правительство каждому разрешает смеяться, если он того хочет, на что третий глубокомысленно заявил, что оно и умирать разрешает каждому, кто этого пожелает. Это была пустая болтовня, и дальше ее, наверное, дело бы не пошло. Но тут один подвыпивший гость добавил: «Умирают, когда мы этого хотим». Он подчеркнул слово «мы», и каждого неприятно задело, что он сказал правду. Кое-кто из присутствующих даже перестал есть.

Гость зашел слишком далеко. Как это понимать: «Умирают, когда мы этого хотим?» Есть граница, которую нельзя переходить.

Дельцы наживаются, а люди умирают, и нет нужды вскрывать взаимосвязь. В конце концов это их профессия зарабатывать деньги, и если цены на рис с каждым днем растут, то ведь его держали на складе, выжидая повышения цен, не задумываясь над последствиями.

Неожиданно в зал вошел призрак голода, и тут уже были бессильны и молчание, и слова. Даже фабрикант не мог отделаться от мысли об исхудалых фигурах перед дверью его дома, а танцовщица из Бомбея встала и ушла.

Выйдя на воздух, она вздохнула с облегчением. Танцовщица и сама не понимала, почему она ушла, и никогда не поймет. Она была молода, и ее воображение разыгралось, когда ей напомнили о смерти. В саду было темно, над входом горела лампа: в лучах ее света стояли два сторожа. Перед храмом на другой стороне улицы тоже горела лампа. Танцовщица прошла мимо сторожей и направилась к храму. Ее влекло к тишине и уединению.

Служитель уже убрал мертвых, и лишь баскетбой остался лежать. И тут танцовщица, отвыкшая со времени приезда в Калькутту смотреть людям в глаза, взглянула на его лицо. Ей захотелось наклониться к нему, однако она прошла в храм.