"Магнолия" в весеннюю метель - Гунар Цирулис

— Может быть, ты объяснишь наконец, куда мы направляемся? — нетерпеливо спросила так и не дождавшаяся ответа Гунта.

— Разоблачать похитителя со шрамом на большом пальце.

Авторы проекта «Магнолии» выбрали для его реализации Приежциемс главным образом потому, что, в отличие от других рыбацких поселков, шоссе огибало кучку домов у подножия большой дюны плавной дугой. Однако и здесь, как в других местах, жители поставили свои дома длинной вереницей по обе стороны единственной улицы, в точности повторяющей изгиб берега. За последние годы застроились и участки в низине, протянувшейся до самого пляжа, так что не осталось ни клочка свободной земли, пригодной для строительства. Вокруг высотного здания, как яблоки, падающие недалеко от яблони, расположились, кроме общежития, еще и дачи некоторых, наиболее зажиточных работников. Один-другой строитель тоже пустили корешки в песчаную почву Приежциемса и по вечерам, а также в свободные дни пускали в ход сэкономленные на работе энергию и стройматериалы. Кое-что осталось, впрочем, и на долю рыбаков, так что теперь чуть ли не каждый двор украшали разрушавшие, к сожалению, этнографическую гармонию пристройки из силикатного кирпича и пенобетона, мансарды из шпунтованной доски и декоративных панелей, сваренные из арматуры ограды, за которыми можно было разглядеть летние обиталища родных и знакомых владельца, из вежливости называвшиеся беседками.

До неузнаваемости изменилась и сама улица. Перемены постигли не только покрывшуюся асфальтом проезжую часть, с которой моторизованный транспорт давно вытеснил телеги и велосипеды, но еще в большей степени тротуары, по которым теперь шествовали женщины в брюках, юнцы в по-женски пестрых рубашках, девчонки в шортах и длинноволосые мальчишки в туфлях на высоких каблуках. Однако эта унифицированная мода являлась лишь внешним проявлением того влияния, какое оказывала на местную жизнь «Магнолия» и какое куда ярче проявилось в области нравов и обычаев, в которой материальный стимул все чаще становился доминирующим мотивом деятельности.

Гунта первая ощутила запах дыма. Повертев головой, туда и сюда, втягивая воздух ноздрями, она наконец указала на продолговатое строение из красного кирпича.

— Там! Ветер все время рыскает, потому мы и прошли мимо.

— Ну и носик у тебя! Мал, да дорог. На твоем месте я пошел бы работать экспертом на парфюмерную фабрику.

— Ну, сколько можно болтать?.. Лучше посмотри, с какой быстротой приближается туча. Как бы не было грозы.

— Слишком рано, даже в наш космический век. Скорее предвесенняя метель… — Войткус остановился у открытой калитки и постучал по почтовому ящику с выведенным на нем названием дома «Раубини». — Хозяин, отзовись!

Послышался лязг цепи и заливистый лай. Преодолевая неприятное чувство, Войткус вошел во двор и, сделав еще несколько шагов, за углом дома увидел окутанное белым дымком небольшое сооружение, образованное двумя сдвинутыми вместе половинами распиленной поперек гребной лодки. Посаженный на цепь подле хлева черный пес в бессильной злобе вновь и вновь бросался на пришельца и, остановленный цепью, каждый раз вставал на задние лапы. Наконец появилась хозяйка.

— Нету еще, еще не прокоптились, — ответив на приветствие Войткуса и даже не спросив о цели посещения, сообщила она. — Заходите через часок или же оставьте деньги. Если вы из большого дома, то мой старик сам и привезет.

— А он найдет? — выразил сомнение Войткус.

— Какой же мужчина не найдет дороги в кабак? Потому и говорю: денежки оставьте мне.

Есть женщины, которым и в глубокой старости удается сохранить следы былой привлекательности. Хозяйка «Раубиней», похоже, никогда не выделялась среди людей своего поколения особой красотой, но эта немолодая женщина обладала какой-то притягательной силой, в основе которой лежала доброта. Судя по платью, еще не так давно она была куда более стройной, а затем набрала килограммов двадцать лишка. Это, видимо, произошло так стремительно, что она до сих пор не желала примириться с прискорбным фактом и носила все те же платья, какие надевала и раньше. Но излишки должны были где-то размещаться, и потому юбка сама собой поднималась выше округлых колен и напоминала вышедшее из моды мини. Узковатая шерстяная кофта оставалась незастегнутой, однако хозяйка упорно старалась стянуть ее полы на груди.

Голубые глаза Раубинихи глядели на мир весело и как бы с вызовом: «Вот такая я, уж не взыщите…»

Войткус терпеть не мог рыбы с того самого дня в детстве, когда его с застрявшей в горле рыбьей косточкой отвезли в больницу. Даже миног он не ел. Но вытащил кошелек: не он, так друзья полакомятся.

— Боитесь, что он там спустит весь улов?

— Мой муж? Ну, можно ли говорить так некрасиво! — Лавизе Раубинь встала на защиту семейной чести. — Ну, заглядывает, конечно, когда привозят заграничное пивцо или Джозефина достанет еще что-нибудь этакое. Прополощет горло, а мне обязательно принесет какую-нибудь конфетку.

— Выходит, вы на большой дом не в обиде?

— Боже упаси! Можно ли обижаться на людей, из дальних краев приехавших к нам отдохнуть? Да и сколько можно было поселку погрязать в отсталости? До магазина добежать — и то шесть километров приходилось отмерить… Ребенок, пока в школе учился, только по воскресеньям дома и появлялся. А теперь живет у нас — работает в большом доме электриком, невестка тоже устроилась… Раньше от одиночества хоть вешайся, а теперь хоть есть с кем дома поговорить — и внучка, и скотинка…

— В точности как в Америке, когда открыли золотые россыпи, — пошутил Войткус.

— Ну, золотые ли… Расходы порой получаются больше, чем все блага. Но стараемся, и это уже помогает держаться. Хотя бы мой старик. Пять лет назад только и знал, что жаловаться на всякие хвори, встать и то сам не мог, когда приходила пора картошку копать. А теперь его в бригаде пенсионеров назначали главным, и пошевеливается так, что любо-дорого. Сегодня еще до света мотор запустил…

— И много ли поймал?

— Когда погода меняется, всегда найдется, что коптить, — неопределенно ответила хозяйка. — А что же ваша не подходит, медведя бояться не надо, это только голос у него такой грубый…

Приободренная приглашающим жестом хозяйки, Гунта присоединилась к ним и сразу же взялась за дело.

— Где же сам? В море ни одной лодки не видно.

— А он теперь дома, можно сказать, и не бывает, — словно сменив пластинку, Раубиниха неожиданно перешла к жалобам. — Обещал к вечеру вернуться, по телевизору хоккей будет. А перед тем еще завезет в контору начальству его долю — а то только и рыбацкого в колхозе, что надпись на вывеске. А и к ним ведь со всех концов едут за хорошей закуской. Не испортился бы мой будильник, я бы сразу определила, сидит он еще с мужиками на пристани или пивко тянет в вашей распивочной.

— Взял бы да починил, — вдруг предложила Гунта, как и всегда проникавшаяся сочувствием к одиноким женщинам.

Прежде чем Войткус сообразил, что у нее на уме, хозяйка успела воскликнуть:

— Так вы часовщик, выходит? Сейчас принесу… Забирайте свои деньги и моему скажите, чтобы поглядел — не завалялся ли у него для хороших людей угорек, он нынче хвалился, что целую дюжину вытянули. Не было у него времени все расторговать. Так и скажите, что Лавизе велела!

Старые рыбаки и на самом деле еще не покидали берега — устроились кто на лодочных днищах, кто на мостках. Тут же рядом стояли их мотоциклы и мопеды, без которых они теперь не желали передвигаться даже на территории поселка. Издалека все они выглядели почти одинаково в своих брезентовых и резиновых плащах, которые теперь, когда небо быстро заволакивалось тучами, вовсе не казались лишними. Однако вблизи сильно отличались друг от друга — один к старости высох и согнулся, как трубка, которую он держал в беззубом рту, другой с течением лет стал чрезмерно тучным и прятал слезящиеся глаза за темными стеклами очков. Вот руки у всех были жилистыми и натруженными. И на них-то и следовало обратить особое внимание: иначе как опознаешь непрошеного гостя, побывавшего у Кундзиньша? Подозрение, падавшее на Яна Раубиня, пока еще было весьма неопределенным, а после знакомства с тетушкой Лавизе и вовсе могло рухнуть.

— Да, почти как в добрые старые времена, — словно бы завершая давно начатый разговор, произнес маленький сухой старичок, которого, казалось, даже порыв весеннего ветра сдул бы с палубы.

— А что толку! — с нескрываемым огорчением возразил сидевший рядом лысый старец. — Ты не забудь, сколько теперь горькая стоит. Считай как хочешь, все равно получается полштофа за угря. С той наценкой, что в «Магнолии», мы и вовсе прогорим.

— А что же ты в магазине не взял? — неожиданно тонким голосом воскликнул, ни к кому в частности не обращаясь, добродушного облика пузан. — Начальник опять за спасибо взял?