Разведка боем - Василий Павлович Щепетнёв

пять, конец в одиннадцать. За час до полуночи. И веский стимул играть на победу: пятьдесят тысяч долларов за выигранную партию. Я вот давеча в местной газете вычитал рекламу: «Gran Torino Elite», новая модель Форда. Восьмицилиндровый мотор, автоматическая коробка передач, кондиционер, натуральная кожа, красное дерево… Любят американцы шик. И всего за семь тысяч девятьсот девяносто девять долларов. Дешевле «Жигулей». То есть за одну победу таких машин можно шесть купить. Даже семь, за мелкий опт, поди, сделают скидку. Или нет?

Мне-то что.

Я пока ведь не выиграл. Да и не нужна мне машина. Есть уже.

Фишер сделал ход. Выбрал известное, надёжное продолжение.

Я тоже.

Так и шла игра. Ход в ход.

Напряжение копилось, как в генераторе Ван де Граафа.

В конце третьего часа игры я отошёл к специальному столику для перекуса. Очень небольшого перекуса: много есть нельзя, чтобы кровь к желудку не прихлынула, отхлынув от головы. Голова важнее.

Потому всей еды — баночка осетровой икры, пятьдесят граммов. И плитка шоколада «Гвардейский» — не стограммовая, а маленькая, тоже на пятьдесят.

Икру обеспечил простой человек Женя. Сказал, что на работе у матушки поручили снабдить меня продуктами за ради победы над Фишером. Двадцать маленьких пятидесятиграммовых баночек, и четыре — по полкило. И пару балыков. Всё, между прочим, официально. Решением профсоюзного собрания трудового коллектива. И письмо прилагается, так, мол, и так, ты, Чижик, не подведи, а уж питанием мы тебя обеспечим.

Большие банки и балыки я в Америку не повёз. Оставил дома, в холодильнике. В Австрию бы повёз, там у нас друзья. А в Америке… У них и компартии толком-то нет. Вернее, есть, но маленькая. Тысяч десять, на всю Америку. А в Лас-Вегасе ячейка отсутствует, мы узнавали. Лас-Вегас — город особенный. Нет здесь промышленного пролетариата. Ну, и кого мы будем угощать? Буржуев? Перебьются. Мы и водку брать не стали. Из тех же соображений.

Икра, собственно, тоже не роскошь, а прекрасный энергетик. Ленину после ранения прописали икру — и зажило как у святого. Но постоянно и помногу её есть нехорошо — атеросклероз развивается со страшной силой. А во время матча — не только можно, но и нужно. Если возможность такая есть.

Вот я и ем. Запиваю водичкой. Мелкими глотками. И думаю о постороннем. Специально отвлекаюсь от партии. Чтобы увидеть позицию заново. Свежими глазами.

Вернувшись за доску, задумался. Фишер играет хорошо. Очень хорошо. И я не промах. Позиция, в общем, равная. Не то, что решающего, никакого перевеса не видно. Ни за белых, ни за чёрных. Но мы ещё поиграем. Поборемся.

Видно, так же думал и Фишер. Пошел четвертый час игры, пятый, шестой — а мы всё двигали и двигали фигуры. Лавировали. Перешли в сложный эндшпиль: ферзь против ладьи, коня и двух пешек. Ферзь у меня. Одиноко ему без поддержки, моему ферзю, но я видел ничью. Должна быть ничья.

Но предлагать не стал. У Фишера фигур больше, его позиция внешне, для неискушенного зрителя, активнее, он играет белыми, и, главное, он чемпион мира. Потому мне предлагать ничью — выказывать слабость.

А ему можно.

Но не хочет.

Партия уже длилась семьдесят ходов. Восемьдесят. Сто.

Времени у меня было больше. Не на много, но больше. Я видел ничью, и играл на ничью. Фишер тоже видел ничью. Но искал победу. Искать то, что не положил — затратно. По времени. По расходу нервной энергии.

Сто десять ходов. Сто двадцать. Сто двадцать пять. На его часах уже флажок, у меня — пятнадцать минут в запасе.

А ты не опаздывай!

И на сто тридцатом ходу, уже в цейтноте, Фишер обдёрнулся. Не донёс ладью до нужного поля, поставил под бой. Видно, от утомления.

Я её, понятно, цап-царап, ладью-то.

Он побледнел — мгновенно. Как бы инсульт не приключился.

По инерции Фишер ещё сделал пять ходов, в темпе блица, и сдался.

Пожал мне руку. Подписал бланки.

И убежал. Буквально.

Публика загудела.

А Лиса с Пантерой зааплодировали. Сказалось запредельное напряжение, и тут — победа. Вот и проявили эмоции.

Тут же, на сцене, от лица организаторов седовласый джентльмен вручил мне метровый чек. На пятьдесят тысяч долларов.

Публика аплодировала. Думаю, не мне, а пятидесяти тысячам долларов.

Потом пресс-конференция. Две дюжины журналистов задавали вопросы. Стандартные. А я давал ответы. Тоже стандартные. Сказал, что партия протекала в напряженной борьбе. Что дальше борьба будет только нарастать. И особо отметил глубокое понимание шахмат американской публикой. Как не отметить.

В «Дюны» мы возвращались как триумфаторы. Считая, что огни Стрипа сияют для нас.

И правильно.

Если не радоваться победам — чему и когда радоваться?

Авторское отступление: идею мне подала шестая партия последнего матча за звание чемпиона мира между Магнусом Карлсеном и Яном Непомнящим, где до сто тридцатого хода (!!!) на доске стояла теоретическая ничья. Но Непомнящий допустил ошибку — на восьмом часу игры. И проиграл. В пять ходов.

Кстати, именно Фишеру шахматы обязаны новой системой учёта времени: каждый сделанный ход добавляет игроку условленную порцию секунд, при «классическом» контроле обычно тридцать. Этот контроль времени так и называется — контроль Фишера. Сегодня он применяется повсеместно. Хотя цейтноты, конечно, остаются. Просто сегодня они другие.

Глава 6

ВОРОБЬИНАЯ ОХОТА

7 сентября 1974 года, суббота

Первой пришла Лиса. Принесла телеграммы. Ну, как телеграммы: записанные тексты. Их надиктовали из корпункта «Комсомолки». После публикации спецкора Надежды Бочаровой и сообщении о моей победе в первой партии матча в редакцию посыпались телеграммы. От шахтеров, комбайнёров, студентов, военнослужащих, домохозяек, рыбаков…

И пионеров, да. Как без пионеров?

Разнообразные по форме, по содержанию послания сводилось к простому «так держать зпт миша вскл».

Потом пришла Пантера. С телеграммами, посланными в «Правду». Ткачихи, педагоги, медики, моряки, строители, садоводы, почтальоны, нефтяники.

И пионеры, да.