Королева - Розалин Майлз

— О, миледи, о, моя миледи!

Я сделала его лордом-наместником замка. Целуя мои ноги, он поклялся быть мне лордом и наместником, моим в этой жизни и в той — но теперь он сам был лорд и хозяин замка.

И еще я подарила ему дом, маленькую усадьбу всего из двадцати комнат, притулившуюся под холмом в Кью, земли, чтобы получать с них доход, и людей. Он должен был жить так, как пристало лорду. А поскольку я не могла с ним расстаться, то поселила его в соседних со своими апартаментах, чтобы часто его посещать или приглашать к себе на завтраки и ужины. Вообразите, как негодовал герцог Норфолк! И как возросла его ненависть к Робину!

Он проводил со мной все часы, когда я бодрствовала, однако между нами сохранялась почтительность, трепетная неуверенность. Мы словно стали чужими — чужими и влюбленными, разумеется, но все же чужими. Он, всегда такой смелый и самостоятельный, теперь обращался ко мне со всякими пустяками.

— Ваше Величество, мне нужен управляющий в поместья, который вел бы мои дела, — как вам этот человек?

— Джон Форестер к услугам Вашего Милостивого Величества.

Я взглянула на посетителя. Странно, что Робин не нашел никого получше. Землистое лицо, каменные глаза и, судя по всему, крутой нрав старого солдата и душа судебного исполнителя.

— Однако решайте сами, Робин, — сказала я, — это ваш слуга, и, если вы ему доверяете, вам незачем спрашивать моего разрешения.

И больше не задумывалась об угрюмом, Форестере.

А и задумалась бы — что бы это изменило? И все же мне было приятно, что Робин обратился ко мне, спросил моего совета, что он живет ради моего одобрения — как я жила ради него! Ради него я одевалась, ездила верхом, танцевала, пела, играла и, даже читая, думала только о нем.

Я старалась, несмотря на множество дел, совершенствоваться в греческом и латыни. И хотя я ежедневно занималась испанским и итальянским, чтоб свободнее общаться с послами, древние языки влекли меня куда больше. Эскам, который по-прежнему был при мне, не удивился, когда я отодвинула Плиния и попросила взамен Овидия или Катулла. «Да, все лучшие поэты когда-нибудь да воспевали любовь! Но, если ваша милость позволит, я бы почитал Мелеагра или несравненную Сафо, певицу Лесбоса». Звучным, хорошо поставленным голосом он продекламировал:

Эрос вновь меня мучит истомчивый -

Горько-сладостный, необоримый змей.

Сколько радости черпала я в общении с Эскамом, сколько утешения дарил он мне своими щедрыми выдержками из древних, пока старость и ухудшившееся здоровье не заставили его удалиться на покой; и сколько же радости черпала я в общении с Робином, даже в мыслях о нем…

Но в каждом, Эдеме обитает свой змей, нет радости, которая не таила бы в себе боль.

Я знала, что Робин потратил часть подаренных мною денег на то, чтобы перевезти жену ближе ко двору. Сесил, у которого тоже были свои «глаза и уши», проследил, чтобы мне донесли. Заботами Норфолка, который запустил слух в нашу придворную лужу, зная, что он обязательно доплывет до меня, я узнала и место — Кумнор в Оксфордшире, где Робин поселил также и своего управляющего, молчаливого, угрюмого Форестера вместе со слугами и приказом держать ее взаперти.

Меня это смущало. Зачем сажать ее под замок?

Значит, она — пленница, птичка в клетке, потому что он залетел в небесные выси и не хочет обременять свой полет грудастой сизаркой-женой?

Почему я думала о ней? Ведь ее существование оставалось для меня нематериальным. Мало того, она оказывала мне услугу: никто не мог заподозрить Робина в том, что он из корыстных целей добивается моей руки. Он женат, я думаю о замужестве, больше и говорить не о чем.

Однако образ Эми по-прежнему преследовал меня. Я видела ее ясно, как днем, ее маленькое тело и полуоткрытый рот, этот враждебный взгляд исподлобья, пухлые смуглые груди и облако рыжих волос.

Почему он никогда о ней не говорит?

И еще хуже: почему я сама не решаюсь вызвать ее призрак?

Потому что она не уйдет. Она будет жить, она будет нас преследовать. Ибо она жива, она не призрак, она — реальная женщина, а значит, и реальная угроза моему спокойствию.

И все же я не заговаривала о ней.

А жизнь шла своим чередом. Чем щедрее я одаривала Робина, тем больше совет настаивал на моем замужестве. Что мне отвечать?

Пока я медлила, кое-кому надоело ждать.

Однажды в присутствии новый посол, епископ Квадра де Авила, толстый, гладкий князь испанской церкви, разодетый в алое и черное, вручил свои верительные грамоты и попросил разрешения обратиться.

— Говорите, ваше преосвященство.

У него был приятный, ласкающий слух выговор.

— Его Священное Католическое Величество король Испанский приветствует свою возлюбленную сестру. Ее Светлейшее Императорское Величество королеву Англии, и просит пожелать ему счастья по случаю помолвки.

— Помолвки?

— С французской принцессой.

С сестрой короля и золовкой Марии! Значит, теперь и Филипп обернулся против меня?

Я затрепетала:

— Хороша же была любовь вашего хозяина ко мне, если он не утерпел подцепить принцессу, хотя мог заполучить королеву!

Де Квадра развел руками и зашевелил пухлыми смуглыми пальчиками, каждый из которых красноречиво выражал всю глубину его сожалений.

— И все же увы. Дражайшее Величество! — Он скорбно отклячил губу. — Королю нужен сын… Испании нужен наследник… а время не ждет.

Время не ждет…

— Габсбург! — вторили друг другу Шрусбери, Сесил и Дерби.

— Англичанин! — возглашали Бедфорд, протестанты и народ.

— Я! — канючил Арундел.

— Я? — вопрошал Пикеринг.

Лишь мой избранник молчал — и я знала почему.

Глава 7

Наконец я поняла, что не в силах больше копить горе в себе — надо выплеснуть его наружу, иначе оно разъест меня изнутри. Однажды, входя в присутствие, я увидела Робина — он, как всегда, стоял в дверях, чтобы первым приветствовать королеву. По обыкновению, все повернулись ко мне — кузен Ноллис, высокий белоголовый Гарри Хансдон, наш родственник лорд Говард, прямой, как шомпол, старик Бедфорд — он спорил о военном искусстве с только что вернувшимся из Франции графом Сассексом. Однако Робин весь ушел в разговор с моей нелюбимой кузиной Екатериной Грей и графом Гертфордом, сыном покойного лорда-протектора, рослым, хорошо сложенным, однако туповатым юношей, которого я никогда не жаловала.

Что-то в том, как Екатерина повернула бледное, словно примула, лицо к моему лорду — это мой лорд, слышишь, Екатерина! — ив том, как он с улыбкой внимает ее словам, задело меня за. живое.

— Ее Величество королева!