Большой горизонт - Лев Линьков

«Это я знаю,— говорит капитан третьего ран­га.— На Черноморье сам убедился, что рыба. Только в порядке приказа я Кирьянова не по­шлю».

«Он согласится», отвечаю. Откуда у меня была такая уверенность, не определю, но Алексей со­гласился при первом намеке.

Прежде чем нам отправиться в плавание, мы, наверное, минут двадцать разглядывали в би­нокли пролив и подходы к отмели, на которой валялся анкерок.

Доронин показал трубкой:

— Видите, как крутит?

Сверху, с мыса, пролив и впрямь казался ки­пящим: так стремительно, закручивая разводы пены, устремлялся по нему океан в Охотское море.

— Действительно, с ветерком! — сказал я.

— Скучать не пришлось! — усмехнулся Доро­нин.— В общем, разглядели мы все как следует, прикинули, где именно нам нужно будет отдать буксир и как сподручнее использовать течение, чтобы проскочить к отмели. Спустя полчаса «Вихрь» отошел от пирса. За кормой у него на буксире наш тузик. Алексей на веслах, я на руле. На всякий пожарный, надели спасательные поя­са. Свободные от вахты матросы подались было к мысу поглядеть на нашу «прогулку» — не вы­шло, командир базы запретил: «Не спектакль — работа...»

«Вихрь» закачало, словно на порогах, а тузик затрясло, что в лихорадке. «Житуха!» — подмиг­нул я Кирьянову. Он, гляжу, держится прилично, 68

только побелел, даже губы будто мукой присы­пало. Да и мне, по правде-то сказать, не до шу­ток. Вода зверем ревет вокруг, посередке пролива гребень дугой выгнулся, а берега что стены. Пе­ревернет и выплыть некуда, дуй прямым курсом в Охотское. И сверху-то, с мыса, смотреть было жутковато, а когда тебя несет будто на верхнем плавнике у бешеной акулы — мурашки по спине!

Доронин с силой кинул в крутящийся под утесом водоворот обломок застывшей лавы.

— За себя-то я не боялся, за Алешку трево­жился: сдюжит ли? Главное в этакой ситуации — не теряйся, каждое движение рассчитай до сан­тиметра. Без передышки нас окатывало ледяной водой, а меня, знаете ли, в жар кинуло. Туг «Вихрь» дает отрывистый свисток: «Приготовить­ся!» А вскоре, подвалив поближе к острову Безымянному,— два новых свистка. (У нас с капита­ном третьего ранга все было обговорено.) Ко­мандую: «Отдать конец!» Алексей повернулся к носу, отцепил буксирный трос и снова налег на весла. Течение нас и понесло и понесло. Разика три — четыре так крутануло, что я едва кормовое весло не упустил. Тузик, бедняга, то нырнет меж­ду бурунами, то подскочит. Был момент, когда мне почудилось — летим по воздуху. А потом как плюхнемся, как закачаемся, едва килем в небо не поглядели! Навалился я что есть сил на вес­ло, чувствую — соломинкой дрожит. Тут-то как раз та самая струя, на которую у меня расчет был, нас и подхватила и поволокла к берегу, прямиком на два отпрядыша. Только бы, думаю, проскочить между ними, только бы проскочить!.. Алешка гребет, что твой автомат, будто у него не мышцы — пружины. «Весла, кричу, береги!» Кричу и вижу — не успеть ему. Как мотанет наш тузик к одному из отпрядышей. Левое весло у Кирьянова спичкой переломилось. Тузик чирк левым бортом о скалу, пролетел еще метров с де­сяток к отмели и готов. Вода в пролом — фон­таном. А много ли воды нужно такой скорлупе? Боцман пососал холодную трубку, не спеша достал кисет, наполнил чубук табаком, также не спеша прикурил от кресала: «Надежнее вся­ких спичек».

— На отмель мы с Алешкой выбрались вплавь. Вернее, не выбрались — выбросило нас.

Доронин пыхнул дымом.

— С той поры как «Вихрь» отошел от базы, минуло ну каких-нибудь десять минут, не больше, а мы с Кирьяновым до того умаялись, будто це­лый день таскали ящики со снарядами. Подпол­зли на четвереньках к тому чертову анкерку и повалились на гальку, даже спасательные пояса отстегнуть не в аилах, ни рукой, ни ногой не шевельнуть.

Выбиваю зубами чечетку: «Не плохо бы повторить прогулочку!» — «Угу!» — Алеха бормотнул. С характером парень!

Обсушились малость, хлебнули из фляжки горячительного, отстегнули наконец-то пояса. Алексей кивает: посмотрим, мол, что в бочоночке за начинка. (Анкерок был, между прочим, новень­кий, дубовый, с медными обручами.) Меня, ко­нечно, и самого любопытство разбирает: не зря ли мы прокатились? Да приказ есть приказ! Капитан третьего ранга строго-настрого велел доставить анкерок на базу в неприкосновенности. Тут вдруг туман опал, да такой плотный, вытяни руку — пальцев не разглядишь. И надо же была ему пасть именно тогда, когда товарищ Баулин с пятью ребятками — это он так матросов назы­вает — поднялся с противоположной стороны острова на его макушку! План-то у нас какой был: сверху спустят до уровня воды трос с гру­зилом, я захлестну его легкостью, подвяжу к тро­су анкерок, его вытянут, а потом и нас с Кирья­новым по очереди. А туман все гуще и гуще — не разглядеть нам троса. Сидим мы с Алешкой, промокли, продрогли.

«Эй, внизу! — кричит в мегафон капитан треть­его ранга.— Ждите, что-нибудь придумаем! Как себя чувствуете?» — «Нормально! — кричу в от­вет. А на ухо Алексею уточняю: — Ну и натер­пелся я страху!..» — «Вы?» — удивился Алексей. «Я самый, отвечаю, ты что думал, я железобе­тонный?» А он: «Я с вами не боялся. Я, говорит, струсил на Черном море, когда в первый шквал попал». — «Какой такой шквал? — спрашиваю, будто бы не знаю.— Расскажи, делать нам все равно пока нечего».

Он тут все в подробностях и выложил. Ниче­го не утаил.

«С чего ж это ты, друг любезный, такие фо­кусы выкидывал? Или в детстве мать набало­вала, а папаша мало ремнем охаживал?»

«Я, говорит, маму помню только мертвую, как ее из больницы на санях привезли. Помню, го­лова у нее набок свесилась, в глаза снегу насы­пало. Мне тогда три года исполнилось. А отец в сорок первом под Ельней погиб. Два старших брата без вести пропали, в том же сорок первом, сестру Надю в Велиже фашисты повесили — связной у партизан была».

— Вот ведь какая история,— вздохнул Доро­нин.— А я, парторг корабля, и не знал ничего.

Он долго раскуривал очередную трубку и по­казался мне в эту минуту куда старше своих тридцати пяти лет.

— Остался Алексей один-одинешенек, круглым сиротой. Поначалу жил из милости у разных людей, потом, в конце сорок первого, его взял к себе местный, загорьевский учитель Павел Фе­дорович Дубравин. Тут вскоре немцы назначили Дубравина сельским старостой. С того дня для Алексея началась не жизнь — горе. Сами посуди­те: вся семья, вся родня на войне за Родину по­гибла, а названный отец — предатель.

Надумал Алешка убеждать из дому, да куда убежишь — зима, в округе чуть ли не все дерев­ни спалены. Мальчишки дразнят: «Вражий вы­кормыш». А учитель тот — человек ласковый, доб­рый. Как же понять, почему он в старосты пошел?