Остановка в пустыне - Иосиф Бродский

«Сумев отгородиться от людей…»

Сумев отгородиться от людей,я от себя хочу отгородиться.Не изгородь из тесаных жердей,а зеркало тут больше пригодится.Я озираю хмурые черты,щетину, бугорки на подбородке…

Трельяж для разводящейся четы,пожалуй, лучший вид перегородки.В него влезают сумерки в окне,край пахоты с огромными скворцамии озеро — как брешь в стене,увенчанной еловыми зубцами.

Того гляди, что из озерных дырда и вообще — через любую лужусюда полезет посторонний мир.Иль этот уползет наружу.

1 сентября 1939 года

День назывался «первым сентября».Детишки шли, поскольку — осень, в школу.А немцы открывали полосатыйшлагбаум поляков. И с гуденьем танки,как ногтем — шоколадную фольгу,разгладили улан.Достань стаканыи выпьем водки за улан, стоящихна первом месте в списке мертвецов,как в классном списке.Снова на ветрушумят березы и листва ложится,как на оброненную конфедератку,на кровлю дома, где детей не слышно.И тучи с громыханием ползут,минуя закатившиеся окна.

Послание к стихам

«Скучен вам, стихи мои, ящик…»

Не хотите спать в столе. Прытковозражаете: «Быв здраву,корчиться в земле суть пытка».Отпускаю вас. А что ж? Правуна свободу возражать — грех. Мне жехватит и других — здесь, мыслю,не стихов — грехов. Все режесочиняю вас. Да вот, кислумину позабыл аж давесделать на вопрос: «Как вирши?Прибавляете лучей к славе?»Прибавляю, говорю. Вы жеоставляете меня. Что ж! Дай вамБог того, что мне ждать поздно.Счастья, мыслю я. Даром,что я сам вас сотворил. Рознос вами мы пойдем: вы — к людям,я — туда, где все будем.

До свидания, стихи. В час добрый.Не боюсь за вас; есть средствовам перенести путь долгий:милые стихи, в вас сердцея свое вложил. Коль в Летуканет, то скорбеть мне перву.Но из двух оправ — я этусмело предпочел сему перлу.Вы и краше и добрей. Вы твержетела моего. Вы прощегорьких моих дум — что тожемного вам придаст сил, мощи.Будут за все то вас, верю,более любить, чем ноневашего творца. Все дверинастежь будут вам всегда. Но негрустно эдак мне слыть нищу:я войду в одне, вы — в тыщу.

Фонтан

Из пасти льваструя не журчит и не слышно рыка.Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика,никаких голосов. Неподвижна листва.И чужда обстановка сия для столь грозного лика,и нова.Пересохли уста,и гортань проржавела: металл не вечен.Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,хоронящийся в кущах, в конце хвоста,и крапива опутала вентиль. Спускается вечер;из кустасонм тенейвыбегает к фонтану, как львы из чащи.Окружают сородича, спящего в центре чаши,перепрыгнув барьер, начинают носиться в ней,лижут морду и лапы вождя своего. И, чем чаще,тем темнейгрозный облик. И вотнаконец он сливается с ними и резкооживает и прыгает вниз. И все общество резвоубегает во тьму. Небосводпрячет звезды за тучу, и мыслящий трезвоназоветпохищенье вождя —так как первые капли блестят на скамейке —назовет похищенье вождя приближеньем дождя.Дождь спускает на землю косые линейки,строя в воздухе сеть или клетку для львиной семейкибез узла и гвоздя.Теплыйдождьморосит.Как и льву, им гортаньне остудишь.Ты не будешь любим и забыт не будешь.И тебя в поздний час из земли воскресит,если чудищем был ты, компания чудищ.Разгласиттвой побегдождь и снег.И, не склонный к простуде,все равно ты вернешься в сей мир на ночлег.Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие людии голубки — в ковчег.

Прачечный мост

F. W.

На Прачечном мосту, где мы с тобойуподоблялись стрелкам циферблата,обнявшимся в двенадцать перед тем,как не на сутки, а навек расстаться,— сегодня здесь, на Прачечном мосту,рыбак, страдая комплексом Нарцисса,таращится, забыв о поплавке,на зыбкое свое изображенье.

Река его то молодит, то старит.То проступают юные черты,то набегают на чело морщины.Он занял наше место. Что ж, он прав!С недавних пор все то, что одиноко,символизирует другое время;а это — ордер на пространство. Пустьон смотриться спокойно в наши водыи даже узнает себя. Емурека теперь принадлежит по праву,как дом, в который зеркало внесли,но жить не стали.

Почти элегия

В былые дни и я пережидалхолодный дождь под колоннадой Биржи.И полагал, что это — Божий дар.И, может быть, не ошибался. Был жеи я когда-то счастлив. Жил в пленуу ангелов. Ходил на вурдалаков.Сбегавшую по лестнице однукрасавицу в парадном, как Иаков,подстерегал.Куда-то навсегдаушло все это. Спряталось. Однакосмотрю в окно и, написав «куда»,не ставлю вопросительного знака.Теперь сентябрь. Передо мною — сад.Далекий гром закладывает уши.В густой листве налившиеся грушикак мужеские признаки висят.И только ливень в дремлющий мой ум,как в кухню дальних родственников — скаред,мой слух об эту пору пропускает:не музыку еще, уже не шум.

Зимним вечером в Ялте

Сухое левантинское лицо,упрятанное оспинками в бачки.Когда он ищет сигарету в пачке,на безымянном тусклое кольцовнезапно преломляет двести ватт,и мой хрусталик вспышки не выносит:я щурюсь; и тогда он произносит,глотая дым при этом, «виноват».

Январь в Крыму. На черноморский брегзима приходит как бы для забавы:не в состояньи удержаться снегна лезвиях и остриях агавы.Пустуют ресторации. Дымятихтиозавры грязные на рейде.И прелых лавров слышен аромат.«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».

Итак — улыбка, сумерки, графин.Вдали буфетчик, стискивая руки,дает круги, как молодой дельфинвокруг хамсой заполненной фелюки.Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.Снежинки, проносящиеся мимо.Остановись, мгновенье! Ты не стольпрекрасно, сколько ты неповторимо.

Стихи в апреле

В эту зиму с умая опять не сошел. А зимаглядь и кончилась. Шум ледоходаи зеленый покровразличаю. И, значит, здоров.С новым временем годапоздравляю себяи, зрачок о Фонтанку слепя,я дроблю себя на сто.Пятерней по лицупровожу. И в мозгу, как в лесу,оседание наста.

Дотянув до седин,я смотрю, как буксир среди льдинпробирается к устью. Не нижепоминания злапревращенье бумаги в козлаотпущенья обид. Извини жеза возвышенный слог;не кончается время тревог,не кончаются зимы.В этом — суть перемен,в толчее, в перебранке Каменна пиру Мнемозины.

ОСТАНОВКА В ПУСТЫНЕ

На смерть Т. С. Элиота

Он умер в январе, в начале года.Под фонарем стоял мороз у входа.Не успевала показать природаему своих красот кордебалет.От снега стекла становились уже.Под фонарем стоял глашатай стужи.На перекрестках замерзали лужи.И дверь он запер на цепочку лет.

Наследство дней не упрекнет в банкротствесемейство Муз. При всем своем сиротстве,поэзия основана на сходствебегущих вдаль однообразных дней.Плеснув в зрачке и растворившись в лимфе,она сродни лишь эолийской нимфе,как друг Нарцисс. Но в календарной рифмеона другим наверняка видней.

Без злых гримас, без помышленья злого,из всех щедрот Большого Каталогасмерть выбирает не красоты слога,а неизменно самого певца.Ей не нужны поля и перелески,моря во всем великолепном блеске;она щедра, на небольшом отрезкесебе позволив накоплять сердца.

На пустырях уже пылали елки,и выметались за порог осколки,и водворялись ангелы на полке.Католик, он дожил до Рождества.Но, словно море в шумный час прилива,за волнолом плеснувши, справедливоназад вбирает волны, торопливоот своего ушел он торжества.

Уже не Бог, а только Время, Времязовет его. И молодое племяогромных волн его движенья бремяна самый край цветущей бахромылегко возносит и, простившись, бьетсяо край земли, в избытке сил смеется.И январем его залив вдаетсяв ту сушу дней, где остаемся мы.

Читающие в лицах, маги, где вы?Сюда! И поддержите ореол:Две скорбные фигуры смотрят в пол.Они поют. Как схожи их напевы!Две девы — и нельзя сказать, что девы.Не страсть, а боль определяет пол.Одна похожа на Адама впол —оборота, но прическа — Евы.

Склоняя лица сонные свои,Америка, где он родился, и —и Англия, где умер он, унылы,стоят по сторонам его могилы.И туч плывут по небу корабли.

Но каждая могила — край земли.

Аполлон, сними венок,положи его у ногЭлиота, как пределдля бессмертья в мире тел.

Шум шагов и лиры звукбудет помнить лес вокруг.Будет памяти служитьтолько то, что будет жить.

Будет помнить лес и дол.Будет помнить сам Эол.Будет помнить каждый злак,как хотел Гораций Флакк.

Томас Стерн, не бойся коз.Безопасен сенокос.Память, если не гранит,одуванчик сохранит.

Так любовь уходит прочь,навсегда, в чужую ночь,прерывая крик, слова,став незримой, хоть жива.

Ты ушел к другим, но мыназываем царством тьмыэтот край, который скрыт.Это ревность так велит.

Будет помнить лес и луг.Будет помнить все вокруг.Словно тело — мир не пуст! —помнит ласку рук и уст.

Одной поэтессе