Неспящие - Барбара Морриган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гении всегда умирают непризнанными, – смиренно ответил Тори.
Привычки Виатора по возвращении домой тоже остались прежними. Он слышал, что Фебус Ностер снова открыл винодельню – раз в полгода тот присылал письмо с приглашением навестить их с Ари. Однако между возможностью бесплатно выпить со старым приятелем и никогда больше не видеть его мрачную племянницу Тори стабильно выбирал второе. Двух лет было явно недостаточно, чтобы забыть холодок, идущий по спине от её взгляда… Нат Филий тоже не заставил ждать вестей о своей новой жизни. Судьбы вольных здорово изменились с приходом Рекса к власти. Многие из них не без труда, но охотно вернулись к нормальной жизни, перебравшись в города и позабыв свою дикую натуру. Сойка покоряла столичные улицы, бесстрашно расхаживая по ним в нарядном платье, Рыжий не оставлял попыток поступить в университет и наверстать упущенное за долгие годы в изоляции. Другие же предпочли так и остаться нелюдимыми, слишком сильно привыкнув к жизни вдали от суеты. И хотя на них едва не обрушилась облава после того, как из Соль выбили признание на Храмовом Острове, Рекс вовремя подписал все необходимые бумаги, и искателям наряду с Совами волей-неволей пришлось оставить вольных в покое.
Верро Милия рвал и метал из-за необходимости подчиняться новым законам, но теперь молодой император устанавливал свои правила, и старший искатель был обязан с ним считаться. Порой эти правила доходили до абсурда, и Рекс самолично запрещал искателям приближаться к тому или иному эгеру, включая всех, кто был в особняке Ностеров в тот день. Старший искатель был одержим идеей найти настоящих убийц Сиятельной, а не ограничиться «охайскими головорезами», о которых кричали все газеты после её смерти. Но ему быстро дали понять, что империя вступает в новые времена и теперь он – их часть.
Нат Филий же, убедившись, что его близкие в безопасности, покинул деревню и спустя полгода кутежа и разгульной жизни в столице вступил в ряды аструмской армии. Военные принимали эгеров куда охотнее, вероятно, осознавая их потенциал. Тем более что Нат был просто создан для не особенно интеллектуальный деятельности, влекущей за собой неконтролируемые разрушения. Ему нравилось снова принадлежать к чему-то теперь намного большему, чем просто горстка беглецов на краю света. Да и платили недурно, исходя из его писем. Хоть слухи о снова назревающей войне и росли с каждым днём, Нат в них не верил и воодушевленно прожигал жизнь, наслаждаясь каждой секундой увольнений и невероятно кичась своим пурпурным мундиром. В особенности тем, что он был получен абсолютно честным путём и даже не снят с трупа неудачно заблудившегося в лесу бедняги. Тори был рад получать вести от тех, кто успел стать ему другом за пусть и короткое, но самое яркое в его жизни путешествие. Даже несмотря на то, что некоторые из этих людей предпочли хранить молчание, не в силах справиться со старыми обидами.
Пропуская трескотню Декси мимо ушей, Тори лениво переставлял ноги, наслаждаясь весенним вечером. Тепло любимого пива из «Зелёного Камыша» приятно разливалось в груди, а ноги слегка немели, пружиня на шершавой брусчатке.
На самом деле Тори не было обидно, что мужики из кабака не верят его историям. Он рассказывал их в каждый квинтий совсем не для того, чтобы на следующее утро газетчики бились со стражами за право выломать его входную дверь и лично поговорить с тем, кто изменил всё в ту роковую ночь. Может, всё оттого, что он сделал это не ради славы и признания. Тот выстрел до сих пор отдавался эхом где-то на задворках его памяти, но сейчас всё это казалось совершенно невероятным, будто он и сам подслушал это в чьём-то пьяном разговоре. Тори не гордился тем, что сделал, но и не сокрушался по этому поводу. Хоть он и мнил себя героем, но совсем не из-за того, что собственными руками совершил государственный переворот. Куда больше Виатор Рэсис кичился тем, что однажды сумел уложить в постель двоюродную племянницу городского трибуна и съесть двенадцать пирогов на ярмарке в честь Этерналий четыре года назад. Ему не нужны были ни золотые горы, ни его имя на устах каждого аструмца. Тори достаточно было знать, что есть на свете одна невыносимая, но прекрасная девушка и её жизнь не омрачена кровью на руках. Всего лишь один из тысячи поступков настоящего мужика. Возможно, именно после этого волос у него на груди стало едва ли не в два раза больше. А может, это просто была копоть, просочившаяся через рубашку на смене в котельной…
Распрощавшись с Декси, Тори миновал притихший двор и, оглушительно скрипнув так и не смазанной калиткой, на цыпочках просочился в дом, надеясь остаться незамеченным. Тепло и свет сонной гостиной обняли его за плечи, заставив веки стремительно поползти вниз, а усталость – навалиться с удвоенной силой.
Тори лениво стянул ботинки, не удосужившись даже наклониться, и собирался было направиться к лестнице, как вдруг ему на глаза попался конверт, белеющий на комоде у двери. Он повертел его в руках, всматриваясь в переплетения голубой печати на лицевой стороне и выведенный идеальным почерком адрес, и неаккуратно надорвал бумагу, едва не повредив содержимое. Тори сощурился: то ли от тусклого света вычурного светильника в виде ландыша, купленного матерью несколько лет назад, то ли от того, что он никак не мог поверить собственным глазам.
«Дорогой Тори!
Приветствую тебя и надеюсь, что ты читаешь это письмо в добром расположении духа. Не хотел начинать чрезмерно официально… Но надеюсь, ты простишь мне эту вольность.
Полагаю, ты несколько удивился, получив от меня вести. Что ж, признаюсь, я и сам удивлён, но поверь, я не мог не написать тебе, пусть и понял это так поздно. Уповаю на то, что ты не забыл меня за эти два года или не подумал, что я забыл тебя. Я хранил память о нашем путешествии и каждый день мысленно возвращался в то время. Почему же я не написал раньше? Что ж, думаю, ты и сам помнишь, на какой ноте мы с тобой распрощались. Признаюсь, наш последний разговор (и всё, что за ним последовало) ранил меня до глубины души. Как бы я ни старался, я не смог понять тебя и твоё решение… Оно так претило всему моему естеству, что я пронёс эту обиду сквозь многие месяцы, пока не оказался здесь,
