Том 4. Белая гвардия - Михаил Афанасьевич Булгаков

я извозчику. Все равно завтра нужно будет ехать. И откуда только берутся эти фальшивки? Так по рукам и ходят. Так и ходят.

Ванда. Ну ладно — делать нечего. Иди лучше спать. А ты даже похудел. (Уходит.)

Василиса. Сейчас. Похудеешь тут. Ну, время настало. (Прячет деньги, раздумывает, любуется на то место, где тайник.) Нет, что ни говори, а остроумная штука — никому в голову не придет. (Из квартиры Турбиных смех и гитара.) Никогда покоя нет, ведь это ужас. Вот орава. Полночь, а у них гости начинаются.

Снимает плед с окна.

Ванда (за сценой). Плед возьми.

Василиса. Спи, пожалуйста. Сейчас. (Всматривается в окно.) Нет, никого не могло быть. (Тушит лампу, уходит. Пауза.) Ну, в нижнем ящике...

Ванда (за сценой). Да нету там.

Василиса. Ну завтра найдешь. Ох-ох-ох. (Тьма. Сонное бормотание.)

Картина 3-я

Квартира Турбиных. Ярко освещена. Комната Алексея открыта. Николка готовит ломберный стол.

Мышлаевский (в белой чалме из полотенца, после ванны). Позвольте вас познакомить: капитан Александр Брониславович Студзинский — старший офицер нашего дивизиона. А это месье Суржанский. Вместе с ним купались только что.

Николка. Кузен наш, из Житомира.

Студзинский. Очень приятно.

Лариосик. Душевно рад познакомиться.

Мышлаевский. Ваше имя, отчество — Ларион Иванович, если не ошибаюсь?

Лариосик. Ларион Ларионович. Но мне было бы очень приятно, если бы называли меня попросту Лариосик. Вы, уважаемый Виктор Викторович, произвели на меня такое приятное впечатление, что я даже выразить не могу.

Мышлаевский. Ну, что ж. Сойдемся поближе — отчего. За фасонами особенно не гоняемся. Вы в винт играете?

Лариосик. Я... Я... Да, играю, только...

Мышлаевский. Превосходно! Алеша, есть четвертый.

Алексей. Да, я сейчас.

Лариосик. Только я, знаете, очень плохо играю. Я играл в Житомире с сослуживцами моего покойного папы — податными инспекторами. Они меня так ругали, так ругали.

Мышлаевский. Ну, податные инспектора ведь известные звери. (Николке.) Ты щетку смочи водой[99], а то — пылишь.

Студзинский. Здесь вы можете не беспокоиться. У Елены Васильевны принят тон корректный.

Лариосик. Помилуйте, я сразу это заметил. Изумительно хорошо в семье у Елены Васильевны. За этими кремовыми шторами отдыхаешь душой, забываешь про ужасы гражданской войны. А ведь наши израненные души так жаждут покоя.

Мышлаевский. Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?

Лариосик. Я... я... Да, пишу.

Мышлаевский. Так-с... Простите, пожалуйста, что я вас перебил. Так вы изволите говорить — покой. Не знаю, как у вас в Житомире, а здесь в Киеве...

Студзинский. Да, уж устроил нам Петлюра покой.

Николка. Как бы от такого покоя мы в покойников не обратились.

Мышлаевский. Не обращайте внимания — наш придворный остряк. Тащите карты. У меня девятка... Полковник.

Алексей. Да, да... (Выходит из своей комнаты.) Вчетвером. Отлично-с.

Студзинский. Прошу брать карту.

Лариосик. Душевно вам признателен.

Мышлаевский. Полковник с капитаном — вы со мной. Николка, подсядь к Лариону Ларионовичу — будешь советовать по мере собственного разумения.

Усаживаются в комнате Алексея.

Алексей (сдает). Пасс...

Николка (подсказывает). Две пики.

Лариосик. Две пики...

Студзинский. Пасс...

Мышлаевский. Пасс...

Алексей. Две бубны...

Николка (подсказывает). Два без козыря.

Лариосик. Два без козыря.

Студзинский. Пять бубен. Не дам.

Мышлаевский. И не пытайтесь, дорогой капитан. Малый в пиках.

Алексей. Ничего не поделаешь, пасс...

Мышлаевский. Купил.

Студзинский. Вот везет.

Мышлаевский. По карточке попрошу.

Лариосик раздает по карте.

Мышлаевский. Что ж вы говорите, что плохо играете! Ишь, плутишка. Вас не ругать, а хвалить безудержно нужно. Нуте-сь! Так и будет. Твой ход, Алеша.

Алексей. Пожалте-с...

Играют.

Лариосик переглянулся с Николкой, тот в недоумении сделал ход.

Мышлаевский (внезапно). Душевно вам признателен. Какого же ты лешего мою даму долбанул, Ларион!?

Студзинский. Здорово! Без одной.

Алексей. Семнадцать тысяч такой ход стоит, Ларион Ларионович.

Лариосик. Я думал, что у Александра Брониславовича король.

Мышлаевский. Как можно это думать, когда я его своими руками купил и тебе показал? Вон он. Как вам это нравится? Он покоя за кремовыми шторами ищет и садит без одной — это покой?

Алексей. Ну что ты налетел, в самом деле, на человека? Может быть, у капитана...

Мышлаевский. Что может быть? Ничего не может быть, кроме ерунды. Нет, батюшка мой, винт — это не стихи. Тут надо головой вертеть. Да и стихи стихами, а все-таки Пушкин, или какой-нибудь Лермонтов, никогда б такой штуки не выкинули — собственную даму по башке лупить.

Лариосик. Я — ужасный неудачник.

Алексей. Да вы не расстраивайтесь. А ты, Виктор, не бросайся все-таки на людей.

Мышлаевский. Ну ладно — мир. Не обращайте внимания. Я — человек вспыльчивый. Ваш ход.

Играют. Елена входит.

Алексей. Что ты бродишь там одна, Лена? Иди к нам.

Мышлаевский. Лена ясная. Брось тоску. Ползи к нам.

Елена. Да я нисколько не тоскую. Холодно у нас.

Николка. Я сейчас подброшу дров. Тут такая игра...

Мышлаевский. Ну, эта наша будет.

Студзинский. А эта наша.

Елена выходит в переднюю, там накидывает кофточку на меху, подходит к окну, всматривается в ночь.

Мышлаевский. Вам сдавать.

Лариосик сдает. Закрывается дверь и винтующие исчезают.

Елена (одна в передней). Уехал. Как? Уехал.

Шервинский (внезапно появляется в передней). Кто уехал?

Елена. Боже мой! Как вы меня испугали, Шервинский. Как же вы вошли без звонка?

Шервинский. Да ведь дверь не заперта. Прихожу, все настежь. Позвольте вам вручить. (Вынимает из бумаги громадный букет.)

Елена. Сколько раз я просила вас, Леонид Юрьевич, не делать этого. Мне неприятно, что вы тратите деньги.

Шервинский. Деньги существуют на то, чтобы их тратить, как сказал Карл Маркс. Позвольте снять бурку. Я так рад, что вас вижу, так по вас соскучился. Я так давно вас не видал.

Елена. Если память мне не изменяет, вы были у нас вчера.

Шервинский. Ах, Елена Васильевна, что такое вчера? (Снимает бурку, остается в великолепной черкеске «гетманского конвоя».) Ну, вот-с. Итак, кто же уехал?

Елена. Владимир Робертович.

Шервинский. Куда?

Елена. Какие дивные розы... В Берлин.

Шервинский. В Берлин? И надолго?

Елена. Месяца на два.

Шервинский. На два месяца! Да что вы! Ай-ай-ай! (С радостной физиономией.) Печально, печально.

Елена. Вы не светский человек, Шервинский.

Шервинский. Я не светский? Позвольте, почему же? Нет, я светский. Просто я, знаете ли, расстроен. Так расстроен. Просто можно сказать — подавлен. До глубины души.

Елена. Лучше скажите, как ваш голос.

Шервинский (у рояля). Мама... мия... мии... «Он далеко и не узнает... Он... да... он... да-а-а... Он