Светлая сторона Луны (трилогия) - Сергей Дорош

— Не надейтесь, эмир, что нам помешают. Ваши стражники слышат сейчас очень интересные звуки, они не захотят помешать вашим развлечениям, насколько я успел их понять, — значит, времени у нас море. Сначала я хотел просто убить вас, но любое доброе дело стоит поощрения. Вы отнеслись по-человечески к своей пленнице. Это стоит хотя бы разговора. Так о чем мы там? О подлости?

— Да, ваше сиятельство, именно о ней. — Странно, откуда во мне могла взяться эта манера? Или меня захватило несомненное обаяние гостя, заставляя подстраиваться под его речи? — Здесь встает вопрос — что считать подлостью и можно ли говорить о ней в бою?

— Удар в спину можно считать подлостью.

— Помилуйте, маркиз, в таком случае и вы, и мой достойный отец — подлецы из подлецов. Разве не доводилось вам бить из Теней в спину, заставать противника врасплох? Да и если бы вы сейчас спрыгнули прямо на меня, всаживая под ребра вашу дагу, разве это была бы подлость? Да и собрату по планете вы тоже горло не лицом к лицу перерезали, — кивнул я на труп.

— Возможно, вы и правы.

— Да не возможно, а точно. Мы с вами лучше подкрадываемся, снимаем часовых, устраняем вражеских командиров. Такие, как Леонид, лучше дерутся лицом к лицу. Разве с их стороны не подлость поднимать руку на тех, кто заведомо слабее?

— И каков же ответ?

— Ответ прост. На войне идет соревнование, сравнение способностей. И каждый использует то, что у него получается лучше. Если я снял часового, значит, либо этому часовому не стоило считать ворон на посту, либо его командиру следовало поставить кого-либо порасторопнее. Да, Леонид и Снорри увидели мое лицо и растерялись, но кто им виноват? Чем отличаются они от того же часового, о котором я говорил? Ничем. В бою нечего смотреть на лица врагов.

Луи сделал еще глоток. Я вдруг понял, что он не собирался спорить. Он просто сделал пробный выпад, чтобы прощупать меня, а я включился в разговор и открылся. Этот не знающий преград начинал мне нравиться.

— Да, действительно, война — это не дуэль, где все правила оговорены, — согласился он. — Хотя для таких, как ты, никаких правил не существует вообще.

— Откуда ты знаешь?

— Я чувствую. Ты почти на грани. Еще совсем чуть-чуть — и ты сможешь предать любого, сделать все, что угодно, ради своих амбиций.

— Можно подумать, у вас, светлых, амбиций нет. Мы с тобой мало отличаемся, твое сиятельство, — перешел я вдруг на ироничный тон. — Все вы готовы проповедовать любовь и всепрощение, пока вас самих не тронут. А уж тогда — куда нам, темным!

— Тьма, Свет. — Он покачал головой. — Слова. Если ты не понимаешь, что за ними стоит, не стоит ими и разбрасываться. Да, мы защищаемся, если нас трогают, но мы не мстим и не нападаем первыми.

— Зачем же ты сюда пришел? Разве не отомстить за своих друзей и сожженный скит?

— Я пришел сюда за своей дочерью, — просто ответил он, но я вдруг почувствовал, что покрываюсь потом. — Пусть мертвые хоронят своих мертвецов — я пришел за живой. И если ты опустишь оружие и отойдешь в сторону, заберу ее и уйду, оставив тебе жизнь.

— В этом вы и слабее нас. — Я рассмеялся.

— Так ты выбрал Тьму из-за силы? — Он рассмеялся в ответ.

— Не только. Тьма — это сила, свобода. Тьма — это равенство, то самое равенство, в котором нам, плутонцам, всегда отказывали! Тьма не лицемерит! Если мне надо кого-то убить, я убиваю, потому что он мне мешает. А вы придумываете кучу оправданий, но все равно убиваете.

— Хорошо, давай разбираться, — кивнул он. — Лицемерие, говоришь. Я не знаю, видишь ли ты разницу между нами и светлыми доменовцами. Буду говорить только про своих соратников. Убиваем мы редко. И зачастую по решению Судии. Когда Агий говорит, что чью-то жизнь нужно прервать, мы полагаемся на его решение.

— Конечно, легче всего спрятаться за спину старого да мудрого, — хохотнул я.

— Ты ошибаешься. Агий хоть и мудрый, но человек. Он тоже может допустить ошибку. И он не приказывает, он выносит суждение, сможем ли мы исцелить душу человека когда-нибудь, много ли натворит он бед и что будет, если его не станет. Окончательное решение я принимаю сам и готов ответить за каждую отнятую мной жизнь. Готов не оправдываться, а объяснить, почему нанес или не нанес удар. Это конечно же не касается убийства в бою. Но и в этом случае мы стараемся обойтись без смертельного исхода. Это — не лицемерие и не ханжеская мораль. Просто были случаи, когда люди раскаивались, в корне меняли свою жизнь. Не мы дали жизнь — не нам и отбирать, по большому счету. Потому, если могу вывести противника из боя, не убивая и не подвергая опасности соратников, я это сделаю. И каждый сделает. Но никто не станет рисковать тем, что недобитый враг поднимется за спиной и всадит меч в твоего друга. Ты говорил о равенстве. Но разве равны ты и твои гвардейцы или твои гвардейцы и простые бойцы, стоящие за стенами замка?

— Нет, — должен был я признать.

— Равенство в мире невозможно. И у вас, и у нас люди разные. И равенство глупо само по себе. Кто-то лучше командует, кто-то дерется, а кто-то лечит. Как их можно уравнять? Да, в доменах считали плутонцев низшим сортом, но разве мы все не подчинялись твоему отцу?

— Подчинялись, — опять согласился я.

— Да и по ком равнять? Выбрать, кто лучше? Так большинству до них карабкаться жизни не хватит. Выбрать, кто хуже? Так это — бред. Или выбрать какую-то середину? Но тогда тот, кто будет ее выбирать, уже поставит себя выше других. Другое дело, что, если среди нас попадается талантливый человек, мы с радостью принимаем его. Его способности — на пользу всем. А у вас? Если найдется кто-то, способный сравняться с тобой, ты первый же его грохнешь. Потому что он, если залезет наверх, первым делом грохнет тебя.

Он объяснял это все спокойно, как ребенку объясняют прописные истины. А я сидел и слушал, позабыв о том, что в руках у него оружие и это вполне может быть прием, дабы усыпить мою бдительность.

— Что там еще? Свобода?

— Да, свобода, — резко ответил я. — Я делаю все, что захочу, а вы связаны правилами.

— Мы-то как раз связали себя добровольно. И наши правила делают нас лучше, сильнее, как бы сказали вы, помешанные на силе. А вот вы как раз рабы своих желаний, своего «хочу». Но разве «хочу» сделало тебя сильным? Ты научился всему, что умеешь, потому что сам себя ограничил, забил в рамки правил. Это и сделало тебя сильнее. А «хочу» — это путь чиэр, как вы их называете.

— Но Тьма дает силу, и дает сразу, без всяких условий. Благодаря ей я сумел расправиться с Конклавом, с бессмертными. А мой отец, чтобы хотя бы попробовать сразиться с одним херувимом, должен был истязать себя. И ваш Свет ему не помог.