Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы - Дмитрий Стародубцев

Кирикиль заглянул за борт и, догадавшись, о чем идет речь, в ужасе поднял брови. Через мгновение он уже держал на полувытянутой руке свое длинное тонколезвийное оружие, готовый проделать в теле бывшего гиоза столько дырок, сколько позволит ДозирЭ. Но молодой человек, на удивление, молчал, хотя лицо его отражало невыносимую муку, а глаза жарко горели. Арпад исподлобья наблюдал за ним, не обращая на угрожающего Кирикиля никакого внимания.

– Это невозможно! Лучше умереть! – наконец в отчаянии выдавил ДозирЭ.

Кирикиль, а вместе с ним и Арпад облегченно выдохнули…

Сюркуф наконец оставил в покое груду онисов, в которых долгое время что-то искал, развертывая один за другим тугие свитки и быстро пробегая глазами по строчкам. В неверном свете факельницы можно было заметить, как дрогнули его губы в легкой презрительной ухмылке.

Тело человека, которого только что втащили и бросили лицом вниз на плохо отесанные каменные плиты темного подвального помещения, покрывали рваные лохмотья, перепачканные кровью. На его руках и ногах зияли многочисленные совсем свежие раны, пальцы были перебиты или выломаны.

Сюркуф слегка повел глазами, и вперед вышли два широкоплечих служителя в грубых забрызганных кровью паррадах. Они вылили на тело несчастного холодную воду.

Бедняга шевельнулся и приподнял голову. Черно-синее лицо молодого мужчины сильно разбухло, особенно у глаз, которые превратились в две заплывшие узкие щели. Кроме того, у него был перебит нос, рассечены в лоскуты губы, а во рту на месте крепких молодых зубов зияла пугающая пустота.

– Я всё сказал! – прохрипел мужчина, испытывая при каждом слове невыносимые мучения. – Неужели… неужели вы не убедились, что я ничего не знаю!

Сюркуф вдруг вскочил и подбежал к допрашиваемому. Несколько сильных ударов ногой в бок заставили несчастного скорчиться от боли и глухо завыть.

– Если ты, жрец, ничего не знаешь, тогда кто знает? – заорал Вишневый. – Что я скажу своим грозным начальникам, а они, в свою очередь, Божественному? Что никто не знает, куда делась Андэль во время Большого моленья в храме Прощения? И кто избил Панацея и разбил его паршивый череп?

– Я уже сказал, – медленно отвечал жрец, с трудом выговаривая слова и сильно их коверкая, – что к Панацею приходил… приходил воин Белой либеры, сотник. Имени его я не знаю… Ради Гномов, ради Бога нашего, отпустите меня! Я ни в чем не виноват! Это грех – пытать невинного. Тебя покарают гаронны!..

– Ты слышал, Белмодос, он еще и угрожает! – усмехнулся Сюркуф, обернувшись.

– Может, его еще и на совет ристопии отвести? – ответил писарь, к которому обращался Сюркуф. Это был юноша со шрамом на лице, сидевший за столом в глубине помещения.

– Вот именно! – поощрительно кивнул головой Вишневый.

Даже ко всему равнодушные служители тихонько хохотнули.

Сюркуф опять несколько раз ударил несчастного ногой, но на этот раз удары пришлись в голову и в лицо. Брызнула кровь. На камень выпал трепетный бело-кровяной комочек – глаз.

– Мы сами гаронны! – прошипел Сюркуф.

Бедняга замер – видно, вновь потерял сознание.

– Уберите это мясо, оно уже ни на что не годится, – приказал Вишневый.

– Куда его? – бесстрастно спросил один из помощников.

– К смертникам, – отвечал Сюркуф.

Жреца уволокли.

– Пиши, Белмодос, – деловито начал диктовать Вишневый…

Через некоторое время лязгнула железная дверь, и в помещение вошел запыхавшийся воин-ветеран в плаще вишневого цвета.

– Поймали! – Это было единственное, что он произнес, не скрывая радости.

Писарь поднял голову.

– Кого поймали? – не понял Сюркуф.

– Всех поймали: этого… твоего… ДозирЭ, люцею из Дворца Любви – возлюбленную Инфекта, всех их сообщников. Взяли прямо на корабле, уже на реке, за Грономфой. Чуть не улизнули!

По лицу айма Вишневых было видно, что он испытывает величайшее наслаждение.

– Ух! – произнес он с облегчением.

– Сопротивлялись? – взволнованно поинтересовался Белмодос.

Ветеран посмотрел на писаря:

– Куда там – нас около сотни было! Помимо этого, еще белоплащные и циниты гарнизона. Злодеи первыми отдали оружие и сами указали, где спрятали девушку.

– И ДозирЭ? – не поверил Сюркуф.

– Конечно, – отвечал вошедший. – Правда, уже во Внутреннем озере он пытался прямо в латах прыгнуть в воду – видимо, хотел покончить с собой, но мы не дали – скрутили изменника. Да еще и хорошенько поколотили.

– Вот это зря, – нахмурился Сюркуф. – Вот это совсем ни к чему. У нас тут столько пыточных механизмов, столько возможностей, а вы, глупцы, – с кулаками! Наверняка попортили? С чем я буду работать?.. Ну да ладно, молодцы. Где они сейчас?

– Девушку отправили под охраной в Дворцовый Комплекс – Люмбэру, а остальных везут сюда. Скоро будут.

– Великолепно! – радостно потер руки Сюркуф. – ДозирЭ сразу в пыточную – я сам им займусь.

– Будет исполнено!

Воин Вишневой армии поспешил отправить своему военачальнику подробный отчет, где главную роль в поимке беглецов отводил себе, лишь едва упомянув о нескольких своих помощниках и тайных агентах, а потом, прихватив Белмодоса, спустился по крутой, едва освещенной лестнице в самый дальний подвал Круглого Дома, где находилась одна из лучших пыточных Авидронии – «зала Мужества», как между собой шутливо называли ее циниты вишневого плаща. Там в окружении десятка служителей «залы» уже находился ДозирЭ, привязанный к «Колесу правды» – без доспехов, в изорванной одежде, сильно избитый.

– Как тебе у нас, в Круглом Доме? – приветливо спросил Сюркуф. – Нравится? Ну вот, а ты не хотел порадовать нас своим визитом. А мы тебя ждали. Долго ждали. Правда, Белмодос?

Юный писарь поспешил учтиво ответить:

– Несомненно… Очень ждали.

В голосе писаря Сюркуф уловил неуверенность и даже страх и поэтому поспешил успокоить молодого помощника:

– Не бойся, Белмодос. Посмотри, как крепко он связан. Разве кто-нибудь способен разорвать эти узлы? А эти бравые молодцы? Разве не справятся они всего-навсего с одним белоплащным бездельником?

Писарь благодарно кивнул головой, пытаясь всем своим видом показать, что ничего не боится. Однако на самом деле он дрожал, словно лист на ветру, и, как ни старался, не мог унять дрожь. «Знает ли этот воин, кто на самом деле вызволил его из беды под Кадишем? – судорожно размышлял Белмодос, чувствуя, как становятся мокрыми его ладони, как бьется сердце, как стучат зубы и дрожат колени. – Кто помог ему и его товарищам избежать обвинений и позорной смерти, там, в Иргаме? Кто предупредил партикулиса Эгасса, который, в свою очередь, обратился за помощью к Божественному? Если знает – один только его намек, и я окажусь рядом с ним, накрепко привязанный к пыточному станку. О, Гномы, помогите! Умоляю!..»

«Зала Мужества» представляла собой внушительное многоугольное помещение, очень старое, наполненное сладковатым смрадом, где массивные колонны из рукодельного камня подпирали арочные своды, где кругом размещались замысловатые пыточные механизмы и где со стен свисали ржавые крюки, кольца и почерневшие веревки, а в полу были выдолблены желобки для стока крови. Эти желобки вели в дальний конец помещения, где почти неслышно шелестел сонный поток воды. Здесь струилась небольшая подземная речка, которая брала свое начало в каких-то старых полузатопленных катакомбах и уходила в такие же низкие, размытые водой, обрушенные галереи. Во времена самых жестоких авидронских интолов тут пытали по нескольку сот человек в день, многие из которых, к слову сказать, не выдерживали страданий и здесь же умирали. И тогда подземная речка наполнялась до краев густой черной кровью и в отсвете факельных огней окрашивалась в рубиновый цвет. Куда река уходила, никто не знал: может быть, вливалась в священную Анкону, а скорее всего, неведомыми человеку путями текла прямо отсюда в подземное царство гароннов.

Сегодня «зала Мужества» чаще пустовала, лишь изредка оглашаясь жуткими раскатистыми криками иргамовских лазутчиков, казнокрадов или жестоких разбойников. По закону разрешение на пытку давал специально образованный при Круглом Доме совет ристопии, состоящий из восьми человек. В него, как и в любой обычный совет ристопии, входили четыре посланника народных собраний, один представитель Инфекта, один – от Липримарии и по одному – от гиозов и собрания эжинов. Эти же восемь человек должны были присутствовать при пытке и следить, чтобы соблюдались «законы Совести, Бога и Инфекта». Однако Вишневые плащи имели несколько лазеек для проведения допросов и пыток, которыми часто и весьма эффективно пользовались. Во-первых, во время «кровопролитной войны», согласно Второму уточнению Руфэла, права обитателей Круглого Дома заметно расширялись, а функции совета – наоборот, сужались (как известно, вот уже несколько лет шла война с Иргамой). Во-вторых, решение советов ристопии распространялось только на преступления, совершенные в пределах авидронских границ. И в-третьих, в начале сто пятого года Алеклия обнародовал новые законы: «Параграфы Провтавтха», в которых в том числе было введено новое понятие – «личное дело Инфекта». Инфект, и только он один, и раньше мог подменять собою правосудие, самостоятельно карая или милуя, если ему было угодно, но впервые какое-либо важное дело, получая новый статус, совершенно законно выходило из ведения народных собраний и становилось прерогативой правителя. В «Параграфах Провтавтха» такие дела подробно описывались и классифицировались. История с похищением Андэль, без сомнения, являлась «личным делом Инфекта». Ведь речь шла о люцее «восьмой раковины» – его возлюбленной, которая решила бежать вместе с молодым воином Белой либеры. Сюркуф прекрасно об этом знал, иначе не посмел бы так безжалостно пытать жрецов храма Прощения. Знал об этом и Белмодос, знали служители, которым сегодня выпала честь мучить не грязных лесных разбойников, а доблестного авидронского воина, и даже наверняка знал ДозирЭ, распятый на «колесе правды» и отрешенно смотревший на стену.