Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Думаю, нет необходимости выдерживать труп пять дней перед тем, как перенести его в Обитель мертвых, правда? – спросил Хоремхеб, поворачиваясь к Эйе. – Даже если Сменхара был больше женщиной, чем мужчиной, я не могу представить ни одного похотливого жреца-сем, желающего осквернить его, прежде чем он начнет гнить.

Эйе едва смог ответить.

– Я должен немедленно пойти и очистить себя, – пробормотал он, поворачиваясь к двери. Он не знал, был ли это неприятный запах от присутствия жрецов-сем, заставивший его неистово желать очищения, или необъяснимая свирепость Хоремхеба.

Придворные Ахетатона были готовы смириться с тем, что Сменхара принял смерть от рук богов, и потому не требовали, чтобы дело было расследовано дальше. Однако Хоремхебу угрожало не раскрытие его заговора убийцей или собственным военачальником Нахт-Мином, ему угрожали душевные муки царицы. Мериатон беспрестанно извергала обвинения в адрес Хоремхеба, будто слова могли облегчить боль ее тяжелой утраты, однако сами слова только еще больше обостряли ее страдания. Она никому не позволяла утешать ее. Эйе было запрещено являться в ее покои. Анхесенпаатон, еще скорбящая о своей дочке, приходила к сестре и безмолвно сидела часами, пока Мериатон пила и плакала, призывая все проклятия, какие знала, на голову Хоремхеба и его семью.

Хоремхеб ждал, что буря утихнет, но прошел пахон, начался сбор урожая, а Мериатон становилась все несдержаннее. Ее слезы прекратились, но обвинения продолжались, и на людях они становились еще громче. Хоремхеб видел, что у окружающих зарождаются подозрения, и понимал, что Мериатон нужно заставить замолчать. Доказательств против него не было, но постоянно льющийся поток злобных обвинений неминуемо подорвет доверие тех, кто сочувствовал ему. Самым опасным было то, что Тутанхатон, хотя он встречался с Хоремхебом лишь по официальным поводам, уже начинал подозрительно смотреть на верховного командующего всех войск фараона.

Несколько недель Хоремхеб сомневался, не зная, что предпринять против Мериатон, разрываясь между жалостью к ней и инстинктом самосохранения. Он начал избегать официальных празднований, в которых участвовал Тутанхатон, но не мог совсем устраниться от них из страха привлечь слишком много внимания к своему поведению. Поэтому однажды вечером, ближе к концу траура, он присутствовал на обеде в огромной пиршественной зале Эхнатона вместе с Тутанхатоном и его окружением. Маленький наследник сидел на помосте рядом с Эйе, его единокровная сестра Анхесенпаатон сидела слева от него. Она подарила Тутанхатону нового живых членов этой безумной династии. После Осириса Аменхотепа в Египте не было истинного фараона. – Он наклонился ближе к Эйе и еще больше понизил голос. – Меня радует твоя новая самоуверенность. Тутанхатон любит и почитает тебя. Возрадуйся и ты возрождению своей власти. Если используешь ее на благо Египта, тебя не тронут.

Эйе не успел ответить на колкость, потому что двери отворились, и наступила тишина, все присутствующие плотнее закутались в свои одежды и отвернулись: в комнату вошли жрецы-сем. Липкое зловоние смерти тянулось за ними всюду, куда бы они ни шли, и даже те из них, кто был наделен особым правом выносить тела богов, считались нечистыми. Они гуськом вошли в комнату, склонив головы, и собравшиеся один за другим торопливо ускользнули за дверь. Пва и другие жрецы Амона ждали с курильницами, чтобы очистить комнату, когда они унесут Сменхару.

Только Мериатон не обратила внимания на появление жрецов. Сжавшись у ложа, она обхватила обеими руками ноги мужа и уткнулась в них лицом, люди из Обители мертвых неловко мялись в сторонке. Потом они благоговейно помогли ей подняться на ноги.

– Ты скоро станешь воплощением Амона-Ра, Великого Гоготуна, – обратилась она к нему. – Гусь – это символ твоей божественности.

В этот вечер гусь занимал все их внимание. Ему сделали толстый золотой ошейник, и гусь сидел на столе, хватая кусочки пищи, которые ему подносили дети, и злобно шипел на слуг. Радостно слышать, как они смеются, – думал Эйе. – Малкатта всегда была полна смеющимися людьми. Как печальны и подозрительны мы все стали!

Его взгляд случайно упал на Хоремхеба, ковыряющего поставленное перед ним кушанье. Он сидел, наклонив стянутую синими лентами голову, а Мутноджимет что-то шептала ему на ухо. Эйе почувствовал, как у него на душе потеплело при взгляде на младшую дочь. Несмотря на праздный и беспутный образ жизни, время было милостиво к ней, и в тридцать пять ее все еще окружали толпы восхищенных молодых колесничих, что начинало утомлять ее. В этот вечер детский локон, который она до сих пор носила, был заплетен и подвязан к голове, с него свисали серебряные колокольцы. Глаза подведены серебряной краской, и рука, которой она слегка поддерживала супруга под руку, увешана серебряными амулетами. Она смешала серебряную пудру с хной для губ, поэтому ее зубы казались слегка желтоватыми, кожа тоже желтоватой, и глаза были с желтым оттенком. Как и любая новая мода, которую она диктовала при дворе, наряд ее был эксцентричным, но, так или иначе, в ней это скорее очаровывало, нежели отталкивало. Глядя, как она прервала поток соленых словечек, которые, очевидно, нашептывала Хоремхебу, и прихватила острыми зубками мочку его уха, Эйе внезапно почувствовал прилив тоски по дням своей давно прошедшей бурной молодости. Какое право она имеет оставаться незамаранной ни в чем? – подумал он. – Почему боги пощадили ее, когда все мы брошены молодыми и невинными в темные коридоры нужды, чтобы выйти оттуда искалеченными и запятнанными?

Она почувствовала, что отец смотрит на нее, и, улыбаясь, взглянула в его сторону. Но он не успел улыбнуться ей в ответ, потому что внезапно наступила тишина. Эйе проследил за взглядами публики: они были устремлены в дальний конец залы. Из теней, где между колонн сочилась ночь, вышла Мериатон. Отступив от каменной колонны, на которую опиралась, она качнулась вперед. Горячий сквозняк подхватил и приподнял ее белые гофрированные одежды, разметал черные, неубранные волосы вокруг ненакрашенного лица. Она была босая. В одной руке она сжимала диадему царицы с коброй, в другой – кубок вина. Собравшиеся неуверенно опускались перед ней, когда она с чрезмерной осторожностью стала пробираться между столиками. Дойдя до помоста, она поклонилась Тутанхатону, и от этого движения ее качнуло вперед. Споткнувшись о ступеньку, она несколько мгновений сидела, качаясь, ее свита неуверенно и испуганно поглядывала на Эйе. Анхесенпаатон схватила гусенка и в страхе прижала его к себе. Тутанхатон наклонился к дядюшке.

– Следует ли мне приказать, чтобы для нее принесли стол, или велеть им увести ее? – шепотом спросил он. – Она выглядит так, будто ее сейчас стошнит.