Карми - Инна Кублицкая

— Да, госпожа, — просто ответила Карми. — Красивое имя — Тайор, и редко встречается, правда, госпожа?

— Наверное, ты любишь старинные песни, — более доброжелательно заметила настоятельница. — Песнь о прекрасной Тайор Гехарн Ану и баллада об Иллик, невесте королевича Корбу. Ты любишь петь?

— Люблю, — улыбнулась Карми. — Но разве можно петь в монастыре светские песни?

— Почему нет? — удивилась старая монахиня. — В старинных балладах поется о возвышенных чувствах — о чести, о долге…

— И о любви, госпожа, — добавила Карми.

— Ты молода, девочка моя, тебе можно петь и о любви, — ответила она. — Какое твое домашнее имя?

Карми тут же перевела прозвище Сава с сургарского наречия:

— Сабад.

Настоятельнице понравилась эта юная девушка по имени Сабад — понравилась ее простота и искренность, хотя, понимала старая госпожа, за ее появлением в монастыре было что-то не вполне добропорядочное.

Письмо Пайры было слишком прозрачным, чтобы возникла необходимость задавать вопросы, и судьба Сабад казалась совершенно незатейливой и понятной. Девушка не отличается особенной красотой, но ее манеры казались безупречно-естественными и придавали ее гибкой фигурке особую прелесть. . Неудивительно, что Пайра обратил внимание на Сабад, хоть она и не была идеалом красоты.

Однако кто она, эта девушка Сабад? Из какой семьи забрал ее могущественный наместник земель Карэна? Из семьи благородной, это очевидно, но семьи не очень значительной — ведь до монастыря не дошло никакого шума, который непременно бы поднялся, если бы Пайра вздумал забрать женщину из влиятельного и могущественного рода. Скорее всего Сабад была сиротой, за которую не нашлось кому вступиться. А еще Пайра мог забрать жену у какого-нибудь своего вассала. Но даже если это и было так, Сабад не очень расстраивалась.

— Ты незамужняя, девочка моя? — спросила настоятельница. — Если у тебя есть муж, он имеет право отозвать тебя из монастыря.

— Я вдова, — коротко ответила Карми, и старая монахиня, кивнув, приняла это объяснение. По ее мнению, такая юная особа, как Сабад, имела право не запираться в четырех стенах, а брать от жизни все, что та ей предлагала. Жизнь предложила ей Готтиса Пайру — что ж, не так уж плохо. Пайру нельзя обвинить в скупости: своим любовницам он всегда делал щедрые подарки.

— Немного вина? — предложила старая монахиня. — Не стесняйся, девочка.

— Ты очень добра ко мне, ясная госпожа, — отозвалась Карми.

Она встала и сняла ярко начищенный бронзовый чайник с крючка над очагом.

Теплое вино полилось в серебряные стаканы — аромат вина и пряностей наполнил келью.

Настоятельница не ограничивала себя в мирских удобствах и украшениях. Келья была убрана коврами и гобеленами, на полу — коврик из сшитых волчьих шкур; кровать занавешена златоткаными пологами, хотя сама настоятельница ходила в обыкновенном монашеском балахоне, правда весьма хорошего сукна.

Образа, висевшие в келье, были знаменитой в Майяре восточно-ирауской работы; священная книга «Тэ гемайо литти», в переплете из золотых полосок и красного сафьяна, лежала на особом резном столике. И если стаканчики, в которые Карми налила вино, были серебряными, то только потому, что настоятельница, как многие в Северном Байланто, была убеждена, что есть и пить здоровее из серебра, а не золота.

Сохраняя на лице непринужденную улыбку, Карми с поклоном подала стакан с вином на небольшом подносе. В душе, однако, Карми сомневалась, что все делает как полагается, — три года уже Карми была свободна от обязанностей соблюдать этикет, кое-что могло и забыться. Видно, какие-то ошибки Карми все-таки совершила, потому что настоятельница спросила:

— Тебе не часто доводилось прислуживать высоким господам, девочка?

— Да, госпожа, — призналась Карми.

— Не стоит смущаться, Сабад, — отозвалась настоятельница. — Главное — уверенность, остальное неважно.

— Тебе просто советовать, ясная госпожа, — проговорила Карми. — А как быть уверенной, когда не знаешь приличий? Я вот даже не знаю, могу ли я уже сесть и выпить вина?

— Полагается сделать реверанс, спросить, не нужно ли еще чего, и только потом, после еще одного реверанса, садиться. А пить ты можешь, только когда я сделаю три глотка. Но сейчас всего этого не надо. Садись, Сабад, и можешь пить — ведь ты не прислуга, а моя гостья.

Карми, изображая смущение, произнесла:

— О, я не смею…

Старая монахиня покровительственно похлопала ее по руке:

— Не стесняйся, девочка моя. Я уверена, мы с тобой хорошо поладим.

Настоятельница завела разговор о Южном Павильоне, где намерена была поселить Карми:

— Боюсь, тебе покажется там скучно, Сабад. Павильон стоит на отшибе, место тихое, а сейчас, зимой, даже угрюмое.

— Я как раз хочу сейчас тишины и одиночества, — сказала Карми. — Не хочу, чтобы меня теребили и расспрашивали. Мне надо многое обдумать, ясная госпожа.

— Зимними ночами там бывает жутко, — проговорила настоятельница. — Но Ваунхо-гори — монастырь не очень просторный, скорее у нас тесно. А в Южном Павильоне жить зимой никто не хочет. Как-то совестно отправлять тебя туда одну, девочка.

— Я не одна, — ответила Карми. — Со мной лайгарка. Вдвоем не так страшно.

Настоятельница подумала, что уединение с дикаркой в качестве компаньонки ее устрашило бы больше одиночества, но ничего не сказала, раз Сабад не видела в том никакой угрозы для себя.

— Кстати, о лайгарке, — вместо этого произнесла она. — Может быть, стоит подумать о том, чтобы обратить ее в истинную веру?

Карми помолчала, обдумывая ответ.

— Госпожа моя, — сказала она, — майярцы отобрали у Джанай Кумет родину, семью, честь, высокое положение… Было бы жестоко отбирать у нее и веру предков.

Настоятельница уловила в словах Карми еще ни разу не прозвучавшую жесткость. Но она уже определила «девушку Сабад» как сильный характер, и лишнее подтверждение этого лишь позабавило ее.

— Что. ж, дитя мое, — молвила она, — может быть, ты права. Но что я тебя задерживаю? Уж стемнело давно, а тебе еще надо устроиться в павильоне… Прости старухе болтливость, детка. Иди, иди, ты, наверное, устала с дороги…

Пока Карми беседовала, Джанай Кумет и две монахини приводили павильон в жилой вид. Сквозь щели в ставне намело снегу; холод в комнатах стоял, казалось, даже больший, чем снаружи.

Монахини выгребли снег из комнаты, где стояла кровать. Лайгарка метелкой из хвойных веток смела сор и начала распаковывать узлы, с которыми приехала Карми. Сначала она положила на доски кровати волосяной тюфяк, сверху бросила пуховую перину, подложив изголовье, потом на перине расстелила нежную меховую простыню и накинула поверх двухслойное одеяло из рыжего лисьего меха.