Фантастические тетради - Ирина Ванка

Он запросил тот же параметр со схемы Альберта и ужаснулся. Вскрытие мозга в диапазоне ноля — состояние полного дебила при феноменально высоком креативе. А при разворачивании нулевого диапазона — то же самое нелепое «пятно мадисты». «Ситуация фантастическая», — подумал Матлин и впервые заподозрил себя в непроизвольных навязчивых видениях.

— Это потрясающе! — Он вернулся к диаграмме неизвестного фактуриала. — Если б я имел такие возможности, мне бы не понадобилось покидать Землю. У этого чуда природы были дети, внуки?

— Если б у него были дети, внуки, — ответила машина, — он занимался бы делом, а не антигравитантом.

— Логично, — согласился Матлин, — что-нибудь выше 60 %-го креатива мы имеем?

— До третьей ступени фактуры это рекорд.

— В Акрусе мы имеем что-нибудь близкое к этому рекорду?

— Нет, в Акрусе мы имеем серию креативных аномалий более низкого порядка, но можно поискать в других аналогичных фактурах.

— Давай все же остановимся на Акрусе. Что за серия аномалий?

На панораме появилась таблица мемо-голограмм со статистическим анализом. В особых комментариях она не нуждалась, однако, проанализировав каждую и сопоставив между собой, Матлин выявил одну интересную особенность, имеющую очевидное сходство с ситуацией Альберта: коэффициенты будто паразитировали друг на друге, если креатив достигал отметки 40 % по стобальной шкале, адаптив немедленно опускался вниз, и наоборот. Но в свободном состоянии выше 30 %-го барьера ни один из показателей не поднимался.

— Что это за подборка? — спросил Матлин. — Покажи мне временные координаты.

— Зачем? От первого феномена до последнего чуть больше ста лет.

— Одно поколение? — удивился он.

— Последнее поколение. Оно никак не проявило себя, только превысило критическую массу аномалий.

— Эпидемия?

— В фактурологии эта эпидемия называется «акрусианский ген».

— Выходи в 10-ю Книгу, через внешнюю сеть, разберемся, наконец, что за «ген».

Архив 10-й Книги дал лишь самые общие сведения о цивилизации, из которых так и не стало ясно, о каком именно периоде идет речь. О том ли самом, которым самозабвенно занимался Гренс в юном возрасте, или о чем-то очень похожем. Суть болезни под общим названием «акрусианский ген», вне всякого сомнения, прямо или косвенно сводилась к злоупотреблению АПС-фактором НИМа, которое в данной конкретной среде привело к непомерному развитию «пророческих дарований». «Мистические эпидемии» местной «фауны». Каким образом акрусиане умудрились выработать у себя такие способности, осталось неясным, но из примитивных основ фактурологии Матлин знал: превышение критической массы ясновидцев на душу населения способно сбить историческую программу цивилизации и зачастую приводит ее к гибели. Но каким образом это происходит на практике — представления не имел. Последующие цивилизации Акруса, как свидетельствовал архив, унаследовали «ген», но трансформировали его опасные свойства в более безобидные. Такие как, к примеру, повышенные телепатические, экстрасенсорные возможности, аналитические свойства памяти на подсознательном уровне, отменный дар самоконтроля при любых жизненных коллизиях, который у чистых фактуриалов встречается нечасто. Именно эти феноменальные свойства заставили поздних акрусиан всерьез заняться изучением причин… т. е. биологической предысторией. Именно с этой целью были извлечены на свет давно забытые и вновь обнаруженные архивы и изучены снова. Но обнаружили ли акрусиане причину своей эпидемии в череде восстановленных исторических событий, не говорилось. Однако объяснялась и убедительно доказывалась одна занимательная гипотеза на этот счет: будто цивилизация не сама по себе сбрендила, а зараза в чистом виде была занесена в нее извне и вольготно прижилась. Но кем и каким образом, также не говорилось.

— Предел креатива фактуриала — 60 %, - напомнила Матлину машина, — выше не было.

— Да знаю, знаю, — отмахнулся он.

— Мы будем анализировать другие цивилизации или застрянем на Акрусе?

— Непременно будем, только дождемся Баю.

Архив закрылся. В лабораторию вернулись прежняя пустота, одиночество и отчаяние, которые, как пленки серых облаков, укутали шарик планеты, вращающийся на пустой панораме. Матлин вернулся в нудное состояние ожидания. Ожидания вестей от Суфа, визита Кальтиата, который давным-давно стартовал с Кальты и застрял по дороге. Но, как спасительной мессии, как второго пришествия или судного дня после похмелья, он ждал астарианского путешественника Баю, который пока что без хороших вестей ниоткуда не возвращался. Это было не в его привычке. Даже если набег на астариан оказывался неудачным, он умел извлечь пользу из неудач и поднимал настроение одним своим появлением.

Баю, по всей сути своей и по происхождению, был чистейшим бонтуанцем. Притом гуманоидом голубых кровей, что характерно исключительно для бонтуанских рас. Он относился к той же компании «молодых бонтуанствующих особей», что пристрастились к посещению Аритабора незадолго до появления здесь Феликса. И с тех пор как Раис окончательно к ним притерпелся, считали Аритабор своей родиной — «прикой» бесконечного космоса, где единственным домом им служила летучая «шхуна» невероятных размеров. Та самая «шхуна», которую посредники безуспешно пытались отогнать на дальние орбиты, а то и выставить из системы прочь, чтобы она не нарушала гравитационный баланс. Но «шхуна» возвращалась с удивительным упрямством на прежнее место и непременно улеглась бы на песок, если бы ее технические параметры позволяли такой маневр. В конце концов Аритабор смирился с ее существованием так же, как Земля смирилась с существованием луны. Баю был самым молодым членом экипажа и в наибольшей степени склонным впадать в крайности. Он получил классическое посредническое воспитание, был лингвистом до мозга костей и неплохо владел всеми известными в Аритаборе приемами обмена информацией — от телепатического до всех моделей артикуляции и звука, включая кодовые сигналы в диапазонах, недоступных нормальному уху, которые Матлин обозвал «свистограммами». Эти чудеса акустики и способность к вибрационному воздействию на биополя собеседника имели смысл гораздо больший, нежели обычная речь, в частности, способны были менять физические параметры окружающей среды, даже уничтожать материальные объекты, если в этом созреет необходимость. Такими приемами способны овладеть редкие уникумы, если, разумеется, они не унаследовали эту способность от своих предков. Как это получилось у Баю — осталось загадкой даже для Раиса. По аритаборским меркам, он стал лингвистом-оптималом, а лингвист в Ареале (как поэт на Руси) — всегда больше чем просто лингвист. «Включение» в любой специфический язык версии WW ему стоило нескольких часов интеллектуальных усилий. Но, поняв это, оценив возможности, которыми он обладает, Баю замолчал на несколько лет. Последней его фразой стало признание собственного бессилия, своеобразного комплекса неполноценности перед посредниками, и прозвучала она примерно так: «Я знаю несколько тысяч языков, но мне нечего сказать ни на одном из них».