ПСС. Том 24. Произведения 1880-1884 гг. - Лев Толстой

Жизнь моя теперь только в духе. Он сказал на празднике, что душа его уж отделилась. Он будет питаться отныне только питанием духа Божия.

Вот всё, что сказано в этих стихах. Почему к этому месту присоединились те идолопоклоннические толкования, которые породили столько зла, казней, сжиганий, мучений людям, было бы совершенно непонятно, если бы мы не знали, что эти толкования все выросли из веры, проповедуемой Павлом, которую он называл Христовой и которую он проповедывал, не зная Евангелия и издалека даже не понимая смысла учения Иисуса. Как ни понимать слова об ужине во всех четырех Евангелиях, никак нельзя из них вывести ничего, даже близко подходящего к тому, что выведено из них. Ну, положим, что мы переведем, что Иисус сказал: делайте это в мое воспоминание. Что же может выйти из этого? Как ни поворачивай это место, отделив его, как это сделала церковь, от предательства Иуды, оно остается одним из самых ничтожных и ненужных. Пей вино или не пей в воспоминание — это совершенно всё равно, по учению Христа, который только о том и говорит, что надо делать дела добра и что, кроме дел добра, ничего не нужно. И вот является что-то необычайное, что-то такое дикое, чему подобного нельзя найти ни в какой дикой вере. И сотни тысяч, миллионов людей убивают и убиваемы из-за этой странной выдумки. Всё это было бы непонятно, если бы не остался источник.

Источник — безобразное послание Павла, 1 Кор. XI, I. «Будьте подражателями мне, как я Христу».

Павел учит своей вере, которую он называет Христовой, и вот как он учит, по учению церкви.

С первых слов он говорит: подражайте мне, т. е. я ваш учитель, тогда как Иисус сказал, что нет учителей, кроме владыки; потом о причастии и т. д. Только после этого можно понять не то что самый смысл толкований церкви, понять это невозможно, но понять, как может учение, называемое Христовым, так низко пасть.

Толк. Ев. Мф. (стр. 493):

Когда они ели: вероятно, перед концом уже вечери, может быть при так называемой чаше благословения, как можно отчасти заключать из того, что и самую евхаристию св. апостол Павел называет чашею благословения.

Взял хлеб: άρτος — хлеб поднявшийся, вскисший, в противоположность αζυμος — хлеб пресный. Вероятно, такой кислый хлеб нарочно приготовлен был по повелению господа для установления нового таинства, хотя в сей вечер повелено было законом вкушать опресноки.

Сие есть тело мое: когда говорит — сие есть тело мое, то показывает, что хлеб, освящаемый на жертвеннике, есть самое тело Христово, а не образ только его, ибо он не сказал: сие есть образ тела моего, но — сие есть тело мое. Хлеб неизъяснимым действием прелагается, хотя нам и кажется хлебом. Поелику мы слабы и не решились бы есть сырое мясо, особенно человеческую плоть, то вам преподается хлеб, а на самом деле это есть плоть. Отчего ученики, услышав сие, не смутились? Оттого, что Христос прежде много важного говорил им о сем таинстве.

———

Он сказал: тело мое: стало быть, хлеб, — хотя и остается хлеб хлеб, — тело. Но он сказал: я виноградная лоза: стало быть, надо обожать виноградную лозу и, глядя на нее, знать, что эта лоза есть Христос.

Чашу, наполненную вином, разбавленным, по обычаю, водою.

Благодарив: произнесши слова благодарения Богу и благословения.

Пейте из нее все: Почему выше не сказал: приимите, ядите все, а здесь сказал: пейте из нее все?…. Поелику твердую пищу можно принимать не всем, а только тем, кои имеют совершенный возраст, пить же можно всем, то по этой причине и сказал здесь Христос: пейте все.

Кровь моя: не образ, не символ веры, но истинная и действительная кровь.

Нового Завета: Как Ветхий Завет имеет овнов и тельцов, так и Новый имеет кровь господню. Сим также показывает Христос, что он претерпел смерть, почему и упоминает о Завете и воспоминает вместе о первом, поелику и сей Завет обновлен был кровью.

Во оставление грехов: страдания и смерть единородного сына своего Бог отец принял как жертву умилостивительную за грехи всего рода человеческого, которые посему и прощаются всем верующим во Христа и, по сей вере, причащающимся пречистого тела и крови его.

От плода сего виноградного: т. е. вина. До того дня, или времени, когда буду пить и пр. Поелику он беседовал с учениками о страдании и кресте, то опять говорит и о воскресении, упомянувши о царстве и назвавши, таким образом, свое воскресение. Свое воскресение справедливо называет царствием, ибо тогда он упразднил смерть, явившись истинным царем. Но для чего он пил по воскресении? Для того, чтобы люди грубые не почли воскресение призраком, ибо многие поставляли это призраком воскресения… Итак, дабы показать ученикам, что они ясно увидят его по воскресении, что он опять будет с ними и что они сами будут свидетелями события и посредством видения и посредством дел, для сего говорит: когда буду пить с вами новое вино: при вашем свидетельстве, ибо вы увидите меня по воскресении. А что значит новое? Новым, т. е. необыкновенным образом, не в теле, подверженном страданию, но бессмертном, нетленном и не имеющем нужды в пище. Или можешь понимать так: новое питие есть откровение тайн Божиих. Христос сам обещается пить их вместе с нами в том смысле, что нашу пользу почитает своею пищею и питьем. В сем последнем смысле всё изречение имеет значение не собственное. Все обряды и обычаи пасхальные, равно как и другие обряды ветхозаветного закона, которые суть только сень или образ истины, отселе должны престать: отныне не буду пить от плода сего виноградного.

———

А тут-то только то и делают, что пьют это вино и говорят, что это — кровь.

Рейс говорит почти то же. Для него тоже это застольное слово представляется чем-то очень важным. Рейс говорит (Нов. Зав., ч. I, стр. 635):

Надо напомнить читателям, что едва ли что в христианском богословии вызывало столько споров, привлекающих к себе внимание общества, как основание и самая сущность действия господа или установленного им обряда, который мы для большей ясности будем называть здесь таинством словом, принятым в церковном языке, но чуждым Новому Завету. Большинство вопросов, имевших некогда печальную привилегию разделять церковь, вызывать определения, делавшиеся основою традиционного правоверия, и производить расколы, обыкновенно в большей мере касались метафизики и превосходили уровень светской образованности. Но споры, поднимавшиеся из-за св. причастия, несравненно более затрогивали все слои общества; они проникали в народ тем легче, что они были проще и понятнее; они ведут свое начало с первых времен реформационного движения, когда все занимались делами религии, и к ним до сего времени еще не утратился интерес. Их вековая продолжительность придала им особую важность, и они еще и теперь настолько живы, что могут препятствовать крепкому союзу между различными протестантскими братствами. Ведь именно в недрах протестантизма, едва начавшегося, возникли эти споры как первый и, говоря по правде, единственный элемент разложения, остановивший движение и сломивший могущество реформационных идей.

Чтобы свести эти споры к их простейшему выражению, мы могли бы сказать, что всё время, и особенно с шестнадцатого века, имелись на лицо два истолкования таинства. Одно может быть названо символическим, другое — мистическим, или, лучше, одно — спиритуалистическим, а другое — реалистическим. Согласно обоим им, форма обряда, употребление элементов (хлеба и вина), не есть что-либо существенное; важны лишь идея и религиозное действие, приуроченные к нему, — мы сказали бы, — участие в благодати Божией чрез Христа, причастие: но по первому толкованию хлеб и вино являются просто знаками этого действия, установленными для того, чтобы сделать его более осязательным в нашей духовной слабости; тогда как по второму толкованию они заключают его в себе, так сказать, вещественно. Другими словами, то, что предлагается причастникам в таинстве, по первому мнению, есть обыкновенные земные вещества, истинные хлеб и вино, но освященные особым божественным обетованием, обеспечивающим символически за верующими участие в благодати искупления; по второму мнению, напротив того, тело и кровь Христа на самом деле и в существе своем присутствуют в таинстве, в силу самого действия освящения, и, следовательно, таким же образом принимаются всеми участвующими в таинстве, каково бы ни было их личное расположение.

Начало этого второго взгляда (так же хорошо сходящегося с нашими текстами, как и первый) восходят так далеко, что мы не можем с уверенностью утверждать даже того, чтобы он чужд был первых поколений христиан. Но как размышления отцов по этому предмету никогда не заканчивались принятыми церковью определениями, и формулы, употреблявшиеся различными писателями, оставались обыкновенно неточными, то нельзя сказать и того, чтобы именно тогда образовалось то, что можно бы назвать обязательным правоверием, догмой, отчетливо выраженной по этому предмету. Только основная мысль католической системы, та, что причастие (св. дары) есть истинная жертва, оказывалась уже провозглашенной во втором веке и с того времени только лишь более и более приобретала значения.