Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

— Ох, вы только посмотрите, Полинус! — воскликнула маркиза. — Один свалился и теперь стоит на четвереньках!

Рак механически взглянул в ее сторону, поджал жирные губы и передернул плечами.

— Моя дорогая маркиза… — он подвинул стул и подсел поближе к Эшлиму. Этот человек одним движением пухлой ручки умудрялся создать в толпе маленький вихрь, который отгораживал особ, к нему приближенных, от окружающего пространства. «У нас ничего общего с этими людьми», — говорил этот жест. — И почему мы вообще здесь оказались? Ах, да: лишь потому, что они в нас нуждаются». Особам приближенным такое отношение очень льстило. Именно этому жесту он был прежде всего обязан своим успехом в обществе и своим благосостоянием.

— Боюсь, Фонье — просто шут гороховый, — проговорил он, подаваясь еще немного вперед. — А маркиза — паразитка. Жаль, что нам с вами не довелось встретиться при более удачном стечении обстоятельств.

— Но я обожаю маркизу, — громко заметил Эшлим. — Вы же не станете спорить?

Рак посмотрел на него с неопределенным выражением лица.

— Вы меня удивляете, — он засмеялся и продолжал громче: — Между прочим… Как поживает Одсли Кинг?

— Ах, да, — печально откликнулась маркиза. — То, что с ней произошло… Мы все потрясены.

Подстрекаемые хохочущей толпой, Братья Ячменя взялись за руки и прыгнули в канал, окатив столики на террасе россыпью сверкающих брызг. Близнецы нарочно выбрали место поглубже. Сначала вода забурлила и вспенилась, потом над ее зеленоватой поверхностью появились их пунцовые физиономии.

— Бр-р-р! Ну и водичка! — заорали «братцы», пыхтя и фыркая. — Прям ледяная!

Они кашляли, отплевывались, мотали головами. Сначала один, потом другой сунул палец в ухо и затряс рукой, выбивая воду. Женщины взвизгивали, поощряя их, когда они начали драться — если это можно было назвать дракой: близнецы барахтались в воде, не касаясь ногами дна, пускали пузыри и пытались придавить друг друга. Потом они все-таки выбрались на берег. Штаны облепили их ляжки, вода текла с них и ручейками бежала вниз по тропинке. Братья глупо ухмылялись, поглядывая наверх. Они слишком устали, чтобы вернуться за своими ботинками.

Эшлим был возмущен этим зрелищем.

— У Одсли Кинг осталось одно легкое, и она постоянно кашляет, маркиза, — с горечью произнес он. — Она умирает, если хотите знать. Что вы на это скажете? — он рассмеялся. — Я что-то не видел, чтобы вы хоть раз спускались в чумную зону!

Маркиза заморгала над своей чайной чашкой. На миг показалось, что она не найдет, что ответить.

— Вы предъявляете к людям слишком высокие требования, — произнесла она наконец. — Вот почему ваши портреты так жестоки.

Она глубокомысленно взглянула на чаинки в чашке, потом встала и взяла под руку романиста.

— Хотя… смею сказать, мы и в самом деле настолько глупы. Мы именно таковы, какими вы заставляете нас выглядеть… — она натянула сизые перчатки. — Надеюсь, вы передадите Одсли Кинг, что мы по-прежнему остаемся ее друзьями.

И она направилась прочь, пробираясь между столиками и перебрасываясь фразами с посетителями, которых знала. Несколько раз молодой романист сердито оглядывался на Эшлима, но она тут же умиротворяюще касалась его плеча, и скоро оба исчезли из виду.

Полинус Рак прикусил губу.

— Проклятие! — буркнул он. — Теперь придется за них платить… — он посмотрел на другую сторону канала. — Когда-нибудь вы поймете, что вас слишком сильно занесло, Эшлим.

— Что вы будете делать, когда чума достигнет Высокого Города? — с легким презрением спросил Эшлим.

Рак сделал вид, что не услышал.

— В скором будущем вам придется иметь дело с клиентами помельче. На вашем месте я бы к этому готовился. Никогда не кусайте руку, которая вас кормит… — он махнул рукой, словно снимая невидимый барьер, окружающий их. — В любом случае, вам не спасти Одсли Кинг.

Эшлим пришел в ярость. Он стиснул плечо Рака. Тот явно испугался и попытался освободиться, но художник выпустил его плечо только для того, чтобы схватить за пальцы.

— Что вы можете об этом знать? — прошипел он. — Я вытащу ее оттуда не позже чем через неделю!

Рак скривился. Он даже не пытался освободиться. Испугавшись, что его планы теперь будут преданы огласке, Эшлим начал выкручивать антрепренеру кисть.

— Что вы на это скажете?

Он хотел увидеть, как Рак вздрагивает, услышать, как тот извиняется… но тщетно. Некоторое время они стояли, с вызовом глядя друг на друга. Должно быть, Раку было очень больно. Ливио Фонье, который, казалось, не мог понять, что происходит, моргал и бесстрастно ухмылялся, глядя на них. Снова начал накрапывать дождь. Обитатели Высокого Города раскрывали зонтики и покидали Мюннед, а Братья Ячменя прикрывали руками головы, защищаясь от капель, и со стоном следили за тем, как их ботинки уплывают к Альсису.

Эшлим выпустил Рака.

— Неделя, — повторил он.

— Пойду переговорю с Ангиной Десформес, — сказал Ливио Фонье.

«Сразу после полудня, — говорила Одсли Кинг, — наступает время, когда все кажется омерзительным».

В городе снова стало не по сезону сыро, воздух казался мертвым. На полу мастерской валялись гадальные карты, словно кто-то разбросал их в припадке гнева. Одсли Кинг лежала на выцветшем диване, опираясь на локоть, ее хрупкое тело утопало в парчовых подушках. Перед ней стоял мольберт, она делала набросок углем: дирижер, размахивая своей палочкой, точно ветряная мельница, сбивает головки маков, из которых состоит его оркестр. В картине таилась неприкрытая жестокость, совершенно несвойственная прежним работам Одсли Кинг. Набросок так и остался незавершенным; художница разглядывала его, раскрасневшаяся, время от времени сердито взмахивая рукой, словно пыталась что-то разбить. Увлеченная работой, она позволила камину полностью прогореть, но, кажется, не замечала холода. Дурной знак.

Эшлим неловко потоптался посреди комнаты. Он чувствовал себя лишним. Его терзало чувство вины, он не находил себе места — не столько от сознания предательства, которое он собирался совершить, сколько от неспособности что-то изменить. Никогда раньше он не задумывался о том, что серые половицы в этой комнате давно не крашены; о том, что от сырости портятся холсты, сваленные по углам; о состоянии мебели. Он уже открыл рот, чтобы сказать: «В Высоком Городе о тебе позаботятся», — но передумал. Вместо этого он принялся разглядывать две новые картины без рамок, которые висели на стене. Обе изображали Толстую Мэм Эттейлу, сидящую на полу и тасующую карты. На одной художница сделала надпись: «Дверь в открытие!» Обе были написаны небрежно, словно наспех, и напоминали карикатуры. Казалось, Одсли Кинг разуверилась в собственном мастерстве… или потеряла терпение. А может быть, ей просто надоела модель.

— Тебе не стоит перетруждаться, — заметил Эшлим.

Одсли Кинг вскинула брови.

— Перетруждаться? Разве это труд! — она потянулась к наброску, сделала быстрый мазок, с отвращением посмотрела на получившуюся