Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн

ее папа лег в гроб человеком с полноценным телом.

— «Боже мой, — заплакала женщина, завершая свой рассказ, — если мой папочка

видел все это сверху, как ему, наверное, было приятно: не уходить из этого мира жалким

обрубком… А для себя я, наконец, поняла, что это такое — наш Израиль. Почти два года

хранить в холодильнике чьи-то ампутированные конечности!»

Вот такие истории. Здесь — одна жизнь, там — другая. Непонятно только: откуда

такая разница? Почему в одном месте — наплевательское отношение к человеческой

жизни, в другом — уважительный подход не только к ней, но и к тому, что приходит после

нашего земного бытия. В чем тут дело?

Я далек от мысли сравнивать, допустим, религии, доминирующие в этих странах.

Тем более, оспаривать репутацию христианства, позиционирующего себя как религию

доброты…

И все же: почему у нас всегда найдется рука, готовая бездумно взяться за

рубильник? Что делать, чтобы наше общество хотя бы когда-нибудь стало солидарным?

________________________

РОКОВАЯ ДАТА

* Все дни, пока мы находились в маленьком селении Кфар Ситрин на севере Израиля, была прекрасная погода. Это же надо — разгар зимы, а здесь ясные солнечные дни и

можно обходиться без верхней одежды.

Как всегда, на таких семинарах директоров еврейских школ образовательная часть

была не ахти, зато почти каждый день прогулки по историческим местам, возможность

отвлечься от повседневной рутины, в общем, отдых есть отдых.

323

Не знаю, кто подбирал состав лекторов, но попадались и удивительные о́соби.

Левитов из Москвы, доказывая ценность общей эрудиции учащихся, вышел на новый

уровень понимания проблемы, сформулировав это вопросом: зачем кому-то надо уметь

писать без ошибок, если ему не о чем писать?

Я пытался полемизировать с ним, заявляя, что «о чем писать» может со временем и

появиться, а нормальный человек должен быть грамотным вне зависимости от того, есть

ли у него желание или необходимость заниматься письменами. Разве этому москвичу

докажешь…

Потом он стал демонстрировать слайды, на одном из которых было сразу две

ошибки: «БраТь на воротАХ не виснет!» (Брань на вороту не виснет!). И я мысленно с

ним согласился: с ошибками писать или нет — какая для ученых москвичей разница!

Затем выступал раввин с выпученными глазами из Иерусалима, доктор философии, пропагандируя нестандартное мышление. Его борода торчала на все стороны клочьями, когда он учил стандартных людей нестандартности. Лекцию он вел на иврите, и молодая

переводчица не столько переводила, сколько вступала с ним в полемику по поводу

применяемых им терминов. Как после выяснилось, она тоже была дипломированным

философом.

— «Нестандарт» проявляется там, — вещал взволнованный раввин, — где есть умение

увидеть проблему в необычном ракурсе, под другим углом… Вот, даю вам такой посыл:

— «Рыба обнаружит воду последней!». Что на это скажете? — торжествующе заявил

он и стал в ожидании потирать морщинистые руки.

Директора школ от такой гениальности застыли в оцепенении. Переводчица стала

что-то доказывать раввину, но он поднял ладонь, как бы отмахиваясь от нее.

Мне надоел этот цирк, и я решил немного поразвлечься:

— Я не согласен с вами, что рыба обнаружит воду последней… Нормальная рыба

воду не замечает. Она может только обнаружить ее отсутствие. Причем, сделает это

первой!

Переводчица быстро заговорила. Раввин бросил какую-то фразу и уставился на

меня так, что я испугался, что его выпученные глаза вылезут из орбит.

— Что вы имеете в виду, говоря «нормальная рыба»? — перевела с искорками в

глазах переводчица.

— Нормальная рыба — это та, которая плавает в воде, а не в головах нынешних

мудрецов… — скромно сказал я. — Вот она-то и обнаружит воду последней, ее отсутствие –

первой, а присутствие на берегу рыбака — всегда!

До конца лекции раввин-философ почему-то все время пялился в мою сторону. Он

глядел на меня так, как малолетняя детвора в селе — когда бежит за новехонькой ярко-красной пожарной машиной…

Другой профессор говорил о порочности системы обретения «лишних» знаний. Что

перед экзаменом ученики обычно отбрасывают те разделы учебника, которых нет в

экзаменационных билетах, и не учат их, чтобы не терять времени зря.

— Так что, сдача экзамена — вовсе не доказательство того, что ученик знает

предмет. Это означает, что он всего лишь… сдал экзамен, — грустно завершил он.

Я даже посочувствовал ему, как автору учебника, которому хотелось бы, чтобы

каждую строчку его бессмертного творения учащиеся заучивали наизусть, как отче наш. А

они, неблагодарные…

Перейду к главному. Потому что оно начиналось после лекций и никому не

нужных дискуссий, где каждый хотел показать себя, и никто не хотел смотреть на других.

Кфар Ситрин расположен километрах в шести от Хайфы, лекции заканчивались

поздно, и вечера мы проводили в небольших передвижных домиках, караванах, состоящих

из двух спальных комнат и между ними — небольшого общего зала со столом и мягкой

мебелью. Телевизоров или радио там не было, так что мы коротали время в чаепитии и

ленивых беседах.

324

Так сложилось, что в наш караван, где кроме меня жили два одессита и москвич, стали по вечерам приходить другие директора. С собой приносили спиртное, мы же

обеспечивали из столовой закуску.

Тот вечер я помню, будто это было только вчера. К нам пришли гости: человек 5 –

6, директора еврейских школ из Украины и России. У меня было неважное настроение, я

никак не мог вырваться к дочери в Тверию. Но не закрываться же в своей комнате…

Шел разговор о каких-то зряшных вещах, а потом заговорил самый старший из нас

— семидесятилетний Семен Шойхет из Харькова.

Невысокого роста, крепко сбитый, с годами несколько погрузневший, в прошлом

тяжеловес — чемпион Украины по боксу, Семен задумчиво рассматривал свой

пластиковый стаканчик, на четверть наполненный водкой, и, будто прислушиваясь к себе, делился с нами сокровенным:

— Чего только не бывает в нашей жизни, ребята… А какие другой раз случаются

вещи: если бы с кем-то другим — никогда б не поверил! Вот смотрите, — продолжал он, -

были у меня два брата. Красавцы, богатыри… Когда они ушли на фронт, мне было шесть

лет, но как я хорошо их помню! Служили они в одной части, хорошо служили, у меня

хранятся их награды, там всего по две штуки: две медали «За отвагу», две — за участие в

Сталинградской битве, два ордена «Красная звезда»… И вот получают мои родители на

двоих — одну похоронку, что гвардии сержанты Шойхеты погибли в одном бою 15 января

в Польше.

Это же надо — в одном бою! Вот так прятались в тылу евреи…