Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Но все это привело врагов под стены нашей крепости, — подхватил Жак более спокойным тоном, — что мы должны были предвидеть. Причинами осады были торговые и государственные дела, а мы основательно запустили руку и в то, и в другое. И в конце концов в первую неделю августа тысяча шестьсот двадцать седьмого года войска короля появились под Ла-Рошелью. Неделей ранее из Англии прибыл флот Бэкингема, высадившийся на острове Ре. Добрый герцог уже бросил свои силы против Туара и остатков гарнизона форта Сен-Мартен. Мы наблюдали, как королевская армия окопалась под стенами Ла-Рошели и восстановила форты к востоку от города…

— Такой поразительный спектакль, месье Ламприер, — Бофф затрясся всей своей тушей. — Люди, лошади, пушки. Декорации тоже были хороши — эти тысячи траншей, эти земляные укрепления — грандиозное зрелище. И мы, в такой впечатляющей роли. Осажденные рыцари, защитники, герои. Вся Европа смотрела на наше мужество.

— И вся Европа наплевала на него, — фыркнул Кастерлей. — Англичанам так и не удалось взять форт Сен-Мартен, а даже если бы удалось, это ничего бы не изменило.

— Рошель осаждали и раньше, — заговорил Вокансон. — Но прежние осады были всего лишь формальностью. Обмен мнениями, переговоры. Спорные вопросы всегда удавалось уладить, и все оставалось по-прежнему. У нас было не так уж много оснований поверить в то, что теперь мы оказались в куда более затруднительном положении и что эта осада совершенно особенная.

— Да, эта осада действительно была не похожа на предыдущие, — сказал Жак. — Вероятно, король подозревал, что наши планы заходят гораздо дальше, чем предполагают даже самые злобные наши враги. Возможно, наша официальная торговая деятельность представляла в их глазах значительно большую ценность, чем в наших, по понятным причинам. Но так или иначе, к сентябрю Рошель была окружена уже двадцатитысячной королевской армией. Мы же продолжали безмятежно наблюдать со стен за происходящим. Наш собственный флот и корабли англичан позволяли нам удерживать контроль над морем к западу от города, и трудностей с доставкой продовольствия не возникало. Естественно, на мысах внешней гавани располагались огневые позиции, но стреляли оттуда не очень метко, устье было достаточно широким, наши корабли — быстрыми. Но затем, к середине октября, мы обнаружили, что они возводят какое-то странное заграждение. Постепенно, день ото дня, мысы внешней гавани, казалось, сближались, тянулись друг к другу через устье.

— Ришелье начал строить мол, — произнес Кастерлей. — Чтобы перекрыть гавань.

— Своего рода заградительный вал, — пояснил Вокансон. — Два барьера из камней и свай. Руководил работами инженер Метезо. Я наблюдал, как это делалось, но не понимал, на что он рассчитывает. Ведь достаточно одного-единственного шторма или даже просто мощного прилива, чтобы смыть разом весь этот барьер. Но потом они с обеих сторон затопили корабли, груженные камнями, а промежутки заполнили валунами. Посередине они оставили брешь, чтобы не получилось запруды. Если бы этот стол был гаванью, то брешь находилась бы как раз в том самом месте, где вы стоите, Джон. Но и тогда мы думали, что эта преграда ни за что не выдержит зимних бурь. Потом они установили новую батарею на Пуэнт-де-Курэй и принялись изводить наши корабли вовсю. Но работы по сооружению мола не слишком продвинулись, и конец того года не принес нам новых страхов.

— К востоку, — сказал Жак, — линии короля были неприступны. Со стороны суши нам было не на что рассчитывать. Но море всегда выручало нас, и теперь оно превратилось в единственный источник жизни. Мы начали понимать, почему армия короля не пошла на штурм крепостных стен, несмотря на то что в городе было всего двадцать пять тысяч человек. Они хотели уморить нас голодом. Мол сооружался именно с этой целью.

— Мы послали прошение, чтобы нам позволили вывести из города наших жен и детей, но король остался глух к этой просьбе, — сказал Кастерлей. — Мы должны были сдаться все, иначе никто не смог бы покинуть город.

— Бэкингем отплыл в Англию в ноябре, — снова заговорил Жак. — Он оставил Сен-Мартен в руках людей короля, но пообещал вернуться.

— И вернулся? — спросил Ламприер.

— В конце того года ему было суждено встретить смерть от руки убийцы, но англичанам была нужна Рошель, потому что она давала возможность английским судам безопасно проходить вдоль западного побережья Франции. Англичане прекрасно понимали, чего хочет Ришелье, и мы знали, что они вернутся. Мы воображали, что, когда это произойдет, мол Ришелье и королевский флот разлетятся в щепки. Но в один из первых дней нового года с юга налетел ужасный шторм. Он бушевал всю ночь, а когда мы наутро взглянули на гавань, то первый раз осознали серьезность нашего положения.

— Почему? Что изменилось?

— Ничего. Совершенно ничего. Было ли это случайностью, удачей, выпавшей на долю кардинала, но мол стоял на прежнем месте. Он остался невредим, хотя мы предполагали, что его обломки уже лежат на глубине пяти саженей. Тогда-то мы и поняли, что город может не выдержать осаду. И тогда мы послали Франсуа в Англию. — На протяжении всего этого монолога Вокансон не сводил глаз с лица Жака. Потом он повернулся к Ламприеру.

— Если мол устоял против шторма, он мог выстоять и против натиска кораблей. Мы должны были точно знать, что собираются предпринять англичане, и действовать в соответствии с их планами. Мы должны были узнать, придется ли нам бежать и когда. Вот зачем мы послали Франсуа.

— Он отправился в путь на ялике в последний день января, под покровом ночи, — продолжил Жак рассказ Вокансона. — Он собирался пересесть на голландское судно, груженное солью, которое шло вдоль побережья. Но когда он миновал мол, его заметили. Мы смотрели сверху, как шквал мушкетных выстрелов обрушился на одинокий ялик. Мы ничего не могли предпринять. Мы даже не знали, жив ли он.

— Однако он остался жив, — заметил Ламприер.

— О да, он остался жив, — подтвердил Кастерлей. Жак искоса взглянул на него и откашлялся.

— Мы остались в стенах города. После этого ни одно судно величиной больше полубаркаса не могло преодолеть преграду. Люди кардинала затопили еще несколько кораблей, чтобы перекрыть брешь, и мачты их частоколом торчали из воды. Мы понимали, что оказались в ловушке.

Ламприер вглядывался в тени, скрывавшие председателя, который продолжал хранить молчание. Остальные несколько воодушевились, припоминая события осады и словно переживая их заново. Но председатель не шевелился, так же как и две живые колонны, возвышавшиеся по бокам его кресла. Даже не проронивший ни единого звука Ле Мара казался более оживленным, чем они.

— Нас было восемь человек, — продолжал Жак. — Мы ждали вестей от Франсуа, нашего посланца, который был, может быть, уже мертв. Город тоже ждал, отрезанный теперь и от суши, и от моря. Мы знали, каким образом спасемся из осажденной крепости, если это будет необходимо, но это было очень рискованное предприятие. Некоторые вещи мы были не в состоянии предусмотреть… Ламприер прервал его:

— Как же вы могли спастись? Ведь если вы были отрезаны…

— Терпение! До этого произошли кое-какие события. Рошельцы начали понимать, что могут проиграть. Город стал меняться. Сгорел купеческий квартал; сперва мы думали, что пожар вспыхнул в результате обстрела, но оказалось, что нашлись поджигатели среди самих горожан. Все, что могло гореть — солома, сено, хворост, порох со складов, — пришлось перенести в цитадель и сложить в подвалах. Были схвачены солдаты, пытавшиеся пересечь линию фронта, и у них были бумаги, подписанные самим Ришелье. Десятки разоблаченных предателей болтались на виселицах на городской площади. Мы пытали их, и они называли нам имена сообщников. Мы пытали тех, кого они нам называли, и те называли других. Были и лжесвидетельства, и со всем этим нам приходилось разбираться. В конце января в городе вспыхнула эпидемия цинги, от которой чернели губы и кровоточили десны. Запасы продовольствия подходили к концу. Начали есть лошадей, потом — ослов и мулов, кошек и собак и, наконец, мышей и крыс. В кварталах бедняков случалось и людоедство. Убивали и ели все живое. В пищу шло все, что хоть немного напоминало еду: воловьи шкуры, кожаные ножны и сапоги, сваренные в свечном сале, аптечная корица и лакричный корень. Мы делали подобие хлеба из соломы с сахаром или из толченой древесины, штукатурки, навоза. У нас уже не было сил радоваться, когда в мае к гавани подошли пятьдесят кораблей Денбига. Но батареи, установленные на молу, не дали им приблизиться, и нашим брандерам пришлось вернуться в порт. От Франсуа все еще не было никаких известий. К концу мая в городе не было ничего, похожего на еду, и некоторые горожане рисковали собирать моллюсков на побережье под вражеским огнем и копать портулак между стенами и линией фронта. Старики и младенцы начали умирать первыми.