Широки врата - Эптон Синклер

То, что Робби Бэдд должен был рассказать, звучало великолепно даже, как чистая история. Когда он впервые получил телеграмму Ланни по поводу украденных патентов, он впал в ярость. И в еще большую, когда пришли данные, и он убедился, что Ланни был прав. Но на пароходе человек дела всё спокойно обдумал и вспомнил древнюю пословицу, о патоке по сравнению с уксусом в качестве приманки для мух. В конце концов, что такое Бэдд-Эрлинг в бизнесе? Только не предмет для ссоры своего президента с толстым эгоистом. Гораздо лучше сыграть с ним в мяч и закатить ему в ворота побольше — так, по мнению Робби Бэдда, будет по-американски.

Он подошел к увешанному медалями командиру в роли опытного торговца оружием, который имеет на продажу хороший товар, но очень обеспокоен, потому что его клиент не размещает ожидаемые заказы. «Ты знаешь, Герман» — они перешли на ты — «Я не могу продолжать производство без заказов, а моё производство, безусловно, доказало свою полезность для вас. Изобретательность янки привела к повышению скорости и маневренности самолетов».

Да, толстый Герман с этим мог согласиться без потери достоинства. Бэдд-Эрлинг был отличным продуктом. Но он был очень дорогим, а Германия была бедной страной, ограбленной международным мошенничеством под названием репарации.

«Послушай, мой друг», — сказал Робби Бэдд, — «ты и я, взрослые люди и должны относиться друг к другу как равные по уму. Мы оба знаем, что Германия давно перестала платить репарации. Германия заимствовала деньги в наших банках. Банк моего шурина в Ньюкасле один из них, и если бы я должен был спросить, когда вы собираетесь платить, то ты больше не стал бы получать удовольствие от общения со мной». Тучный генерал, теперь уже фельдмаршал, обладал чувством юмора и усмехнулся.

«Но он не получил удовольствия от того, что произошло дальше», — продолжил Робби, рассказывая историю в хорошем расположении духа. — «Я сказал ему, что я оценил его позицию, взявшую в свои руки эту испанскую войну, которая оказалась намного дороже, чем он ожидал. Естественно, что самолеты должны быть испробованы в бою, необходимо было выявить их недостатки и немедленно их устранить. Так что я предоставил ему алиби, он все еще мог говорить, как джентльмен с джентльменом. Но ты бы видел его лицо, когда я начал ему рассказывать о том, что он сделал с двигателем Торнадо, и какое новое хвостовое оперение он поставил на свою имитацию нашего P9. Я увеличил твои фотографии, которые были удивительно ясны, и наши специалисты изучили их, и у меня были все мельчайшие детали».

— Ты ему показал фотографии?

— Я даже не сказал ему, что, где, или как я получил. Я заставил его предположить, что у меня есть чертежи из его собственного конструкторского бюро. Я дал ему номер двигателя и другие цифры, говоря ему, что я знаю, что он поставляет их в Испанию и воюет на них со своими отборными пилотами. Конечно, это для него звучало гораздо хуже. Нет сомнений, что он расстрелял несколько высших авиационных чинов, или, во всяком случае, напугал их до смерти.

«И что же он сказал?» — Ланни решил продемонстрировать, как он оценивает эту мелодраму.

— Я сознательно старался смягчить вышесказанное. Я дал ему понять, что пришел с ним не ссориться. Я считал, что он помогает мне так же, как и самому себе, не допуская большевизм в западный мир. Но я ожидаю, чтобы он также хорошо понял бы мою позицию. Я должен постоянно держать завод в рабочем состоянии, и когда-нибудь для него может оказаться полезным, что самолеты производятся в нейтральной стране, где он может купить все, что ему нужно. А он ответил, — «Я бы никогда не смог этого сделать. Англичане устроят мне блокаду». Видишь, что у него в голове.

«Это не новость для меня», — ответил сын.

— Я ответил, что это не будет продолжаться долго, скоро мы будем иметь самолеты с возможностью летать через Атлантику, и после этого англичане не смогут никого блокировать. «Ты можешь быть уверен», сказал я, «что Бэдд-Эрлинг это завод, где ты будешь иметь возможность действовать на равных с кем угодно. Я не любитель британцев. Они всю мою жизнь были моими торговыми соперниками, и если я начну рассказывать о трюках, которые они вытворяли со мной, то это займёт целый вечер».

— А что же тогда?

— Он понял, что я могу устроить скандал, что я мог бы поставить ему фонарь под глазом, что заставит американских деловых людей никогда не доверять ему. Но у меня не было никакого желания делать этого. Я просто хотел справедливую долю того, что он получает от испанской войны, как в прибылях, так и в опыте. И поверь мне, я получил это!

— Ты думаешь, что он будет держать уговор на этот раз?

— Что, касается его чертежей, то, вероятно, нет. Он согласился, что отныне мы должны работать вместе над улучшением самолета, и что мне должно принадлежать все новое, что включают в себя наши патенты или является производным от наших идей Бэдд-Эрлинга. Там есть много спорного. Он будет пытаться, без сомнения, обмануть меня, если сумеет. Но он не может выйти из нашего контракта, что касается платежей. Он платит в четыре раза больше роялти, чем он предложил мне год назад, и он согласился оплачивать немедленно по доставке двадцать самолетов в месяц, по крайней мере, пять лет, и дальше до тех пор, пока он продолжит использовать наши принципы. Это означает, что у нас всё в порядке.

Ланни хотелось бы сказать: «Это означает, что тебя поимели». Но это не привело бы ни к чему хорошему. Он ждал, пока его отец перейдёт к той части истории, которая касается его самого.

— Ты оказал мне ценную услугу, Ланни, и я горжусь твоей сообразительностью. Это ставит меня в несколько неудобное положение, потому что ты мой сын. То, что я собираюсь сделать, это созвать совещание наших директоров и рассказать им историю, и пусть они решают. Я думаю, что они проголосуют за передачу тебе акций Бэдд-Эрлинга где-то на сумму от десяти до двадцати тысяч долларов.

«Ну, спасибо», — сказал сын. — «Ты понимаешь, конечно, что я бы предпочел иметь один или два самолета, а фирма сэкономила бы деньги».

— Нет, это не так. Ты прекрасно знаешь, что произойдёт с нами, если самолет Бэдд-Эрлинг появится в воздухе над Испанией на чужой стороне. Мне очень жаль, что эти два мальчика попали в ад, но это их собственный выбор, и я могу только надеяться и молить Бога, чтобы ты не вмешался в эту сумасшедшую авантюру, и не поставил под угрозу имя твоей семьи.

Робби рассказал о событиях дома. Американский народ был в панике по поводу возможности быть втянутым в войну. Американский народ был «изоляционистом» и требовал остаться дома и заниматься своим делом, а весь остальной мир пусть уничтожает себя, если ему так хочется. Собрался вновь избранный Конгресс и первым делом заткнул дыру в Законе о нейтралитете, то есть применил его к гражданским войнам, как и другим прочим. С этого момента никакие военные поставки не могут быть отправлены ни мятежникам, ни лоялистам.

У пирса в Бруклине состоялась довольно комичная гонка между Конгрессом и торговым судном под названием Mar Cantabrico, с грузом на сумму два миллиона долларов, состоявшим из боеприпасов и самолетов. Армия, в соответствии с её обычной практикой, продала на аукционе много подержанных моторов самолетов. Они были куплены неизвестными и, как полагают, погружены на борт этого судна, направляющегося в Валенсию. Портовые власти сделали все возможное, чтобы задержать отплытие, но капитан и команда в той же степени сопротивлялась, устроив даже драку на палубе. Судно отбыло в спешке, оставив несколько самолетов на пирсе. Его преследовали скоростные катера береговой охраны и самолет. Но законопроект был принят и подписан позже, чем судно вышло из территориальных вод. Когда судно приблизится к испанским водам, немецкий или итальянский военный корабль может перехватить его, или какая-нибудь неизвестная подводная лодка его потопит. Что в этом случае потребуют сделать достоинство и честь правительства Соединенных Штатов? Люди помнили, как их честь и достоинство ввергло их в прошлую войну, и очень боялись этих слов[171].

Отец и сын обсуждали эти проблемы по дороге к де Брюинам. Новый закон не представлял для Робби никакой опасности, потому что он мог продавать свою продукцию в Германию, Италию и Португалию. Но Робби был против общих принципов, которые позволяли политикам рассказывать деловым людям, что они должны или не должны делать. Каждое такое вмешательство было посягательством на американскую систему предпринимательства, так Робби называл то, что его сын считал «капитализмом». Теперь, один или два раза отец назвал это «демократией», что позабавило сына, который слышал, как Робби всю жизнь обвинял демократию, как величайшую опасность для его родной страны. Но времена изменились, новый курс был переизбран, и американские крупные бизнесмены решили считать капитализм и демократию одним и тем же.