Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

Сержант подошел с рапортом. Он называл старшего офицера капитаном Уэрли, а младшего — прапорщиком Торнтоном. Вскоре читателю станет ясно, что капитан и был тот самый офицер, чье имя упоминалось с таким раздражением в последнем разговоре между Юдифью и Непоседой. Это был мужчина лет тридцати пяти, краснощекий, с резкими чертами лица. Но его военная выправка и элегантный вид легко могли пленить воображение такой неопытной девушки, как Юдифь.

— Должно быть, Крэг осыпает нас благословениями, — равнодушно отметил капитан, обращаясь к прапорщику и складывая трубу, которую затем передал своему денщику. — И, говоря по правде, не без оснований: конечно, гораздо приятнее быть здесь и ухаживать за мисс Юдифь Хаттер, чем хоронить индейцев на берегу, как бы ни был романтичен окружающий пейзаж и блистательна одержанная победа… Кстати, Райт, ты не знаешь, Дэвис еще жив?

— Он умер десять минут назад, ваша честь, — ответил сержант, к которому был обращен этот вопрос. — Я сразу понял, чем это кончится, когда увидел, что пуля попала ему в живот. Я еще не встречал человека, который мог бы долго выжить после того, как ему провертят дыру в желудке.

— Да, после этого будет не до лакомств, — заметил Уэрли зевая. — Но знаете, Артур, две бессонные ночи подряд чертовски действуют на способности человека. Я поглупел, словно голландский поп на Мохауке. Надеюсь, рука вас не очень беспокоит, милый мальчик?

— Как видите, она заставляет меня немножко гримасничать, сэр, — ответил юноша смеясь, хотя его физиономия морщилась от боли. — Но это можно вытерпеть. Надеюсь, Грэхэм скоро улучит несколько минут, чтобы осмотреть мою рану.

— А ведь эта Юдифь Хаттер очень милое создание, Торнтон, и не моя вина, если ее красотой не будут восхищаться в лондонских парках, — продолжал Уэрли, мало интересовавшийся раной своего собеседника. — Ах да! Ваша рука! Совершенно верно! Ступайте в ковчег, сержант, и скажите доктору Грэхэму, что я приказал ему осмотреть рану мистера Торнтона, как только он управится с этим бедным малым, у которого перебита нога… Прелестное создание! Она была похожа на королеву в своем парчевом платье. Я вижу, здесь все изменилось: отец и мать умерли, сестра умирает, если уже не умерла, из всего семейства уцелела только наша красавица. Если брать на круг, это была очень удачная экспедиция, и обещает она закончиться гораздо приятнее, чем обычно кончаются стычки с индейцами.

— Должен ли я предположить, сэр, что вы готовы покинуть знамя великой армии холостяков и закончить кампанию браком?

— Я, Уэрли, стану новобрачным?! Ей-богу, милый мальчик, вы плохо знаете великую армию, о которой говорите, если способны вообразить подобную вещь! Я полагаю, что в колониях иногда встречаются женщины, которыми капитан легкой пехоты не должен пренебрегать, но их нельзя найти здесь, на горах возле этого озера или даже на той голландской речке, где мы стоим гарнизоном. Правда, мой дядя-генерал однажды соблаговолил выбрать для меня жену в Йоркшире, но она была совсем некрасива, а я не согласен жениться даже на принцессе, если она не будет хорошенькой.

— А при красоте вы готовы жениться даже на нищей?

— Ну, это мысль, достойная прапорщика! Любовь в шалаше — это старая погудка на новый лад, которую приходится слышать в сотый раз. Мы не из тех, что женятся, мой милый мальчик. Возьмем нашего командира, старого сэра Эдвина. Хотя он уже полный генерал, но никогда не думал о женитьбе; а если мужчина дослужится до генерал-лейтенантского чина, избежав брака, то он уже в полной безопасности. Стало быть, помощник командира тоже уже конфирмован, как я сказал однажды моему кузену-епископу. Майор — вдовец, он отведал брачной жизни в течение двенадцати месяцев, когда был еще юнцом, и теперь мы считаем его одним из самых надежных наших людей. Из десяти капитанов только один еще колеблется, и он, бедняга, всегда считался в полковом штабе своего рода memento mori[79] для нашей молодежи. Что касается младших офицеров, то еще ни один из них не рискнул заявить, что хочет представить свою супругу полковому собранию… Но ваша рука, кажется, вас беспокоит… Пойдем посмотрим, что сталось с Грэхэмом.

Хирург, сопровождавший отряд, занимался совсем не тем, что предполагал капитан. Когда бой кончился, солдаты подобрали мертвых и раненых. Среди раненых оказалась бедная Гетти. Она была смертельно ранена ружейной пулей. Никто не знал, каким образом она получила рану. Скорее всего это была несчастная случайность.

Сумаха, все старухи и несколько гуронских девушек были заколоты штыками в самый разгар рукопашной схватки, когда трудно отличить мужчину от женщины, которые носят приблизительно одинаковую одежду. Большинство воинов остались на месте. Некоторым удалось, однако, бежать, а двое или трое были взяты живьем. Что касается раненых, то штык избавил хирурга от лишних хлопот. Расщепленный Дуб уцелел, но был ранен и находился в плену. Капитан Уэрли и молодой прапорщик прошли мимо него, направляясь в ковчег. Старый индеец в горделивом молчании сидел на одном из концов баржи с перевязанной головой и ногой, но на лице его незаметно было никаких признаков уныния или отчаяния. Несомненно, он оплакивал гибель своего племени, но при этом сохранял достоинство, подобающее воину и вождю.

Оба офицера застали хирурга в главной каюте ковчега. С выражением грустного сожаления на своем суровом, изъеденном оспой шотландском лице он только что отошел от тюфяка, на котором лежала Гетти. Для него это было необычно. Все его усилия не имели успеха, ему пришлось отказаться от всякой надежды на то, что девушка проживет хотя бы еще несколько часов. Доктор Грэхэм привык к сценам предсмертной агонии, и обычно они не производили на него особого впечатления. Но когда он увидел, что кроткая юная Гетти, по своему умственному развитию стоявшая ниже большинства женщин, переносит мучения с твердостью, которой мог бы позавидовать закаленный воин или прославленный герой, он был до такой степени взволнован этим зрелищем, что даже стыдился в этом признаться.

— Совершенно необычайный случай в лесу и вдобавок у пациентки, которая не совсем в здравом уме, — заметил он с резким шотландским акцентом, когда Уэрли и прапорщик вошли в каюту. — Я надеюсь, джентльмены, что когда наступит наш час, мы с такой же покорностью согласимся принять пенсию на том свете, как эта бедная, полоумная девушка.

— Есть ли какая-нибудь надежда, что она оправится от этой раны? — спросил Уэрли, поглядывая