Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

Но – по некоторым соображениям – этот (истинный) смысл и адрес своего «Письма» Александр Исаевич от тех, кому оно было послано, до времени решил утаить.

Непонятно тут было только одно: почему же в таком случае команду печатать это «Письмо» на Западе он дал почти сразу, не дожидаясь от «вождей» никакого ответа. Если это так и задумывалось, зачем было заверять Брежнева, что «Письмо» адресовано только ему, да ещё выражать готовность встретиться с ним и побеседовать, если тот того пожелает?

Объясняется это просто.

Публиковать «Письмо» так скоро он и в самом деле не собирался. Тут вмешалась судьба.

Почти в тот же день, когда «Письмо» было им закончено, пришла весть об аресте «Архипелага». И это изменило все его планы.

3-го вечером я узнал, 5-го вечером посылал не только извещение о взятии «Архипелага» – но распоряжение: немедленно печатать!

И в тот же день – послал и «Письмо вождям». И это было – истинное время для посылки такого письма: когда они впервые почувствовали в нас силу. (Меня в такие минуты заносит, я уже писал. «Письмо вождям» я намерен был делать с первой минуты громогласным, жена остановила: это бессмысленно и убивает промиль надежды, что внимут, а сразу как пропаганда, дай им подумать в тиши! Дал. «Письмо» завязло, как крючок, далеко закинутый в тину. Закинутый, но потянем же и его.)

(А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом)

Вот, стало быть, как это было.

Оказывается, делать это своё «Письмо» громогласным он был намерен сразу, «с первой минуты». Отговорила жена. Отсюда и эти разночтения между опубликованным и никогда прежде не публиковавшимся его текстами.

Но были между этими двумя текстами и другие разночтения, не менее, а может быть, даже и ещё более выразительные.

Никакой самый оголтелый патриотический предсказатель не осмелился бы ни после Крымской войны, ни, ближе того, после японской, ни в 1916-м, ни в 21-м, ни в 31-м, ни в 41-м годах даже заикнуться выстроить такую заносчивую перспективу: что вот уже близится и совсем недалеко время, когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьезная физическая сила; что их руководители будут идти на любые уступки только за одну лишь благосклонность руководителей будущей России... и что они ослабнут так, не проиграв ни единой войны, но – от ожирения, от торговли и от слабости духа... и даже величайшая заокеанская держава, вышедшая из двух мировых войн могучим победителем, лидером человечества и кормильцем его, вдруг проиграет войну с отдалённой маленькой азиатской страной, начнет зримо рассыпаться от внутреннего несогласия, деятельность когда-то грозного её сената снизится почти до балагана, и соответственно обезьяньи мелодии потекут в эфир из этой страны, передавая её растерянность в канун её великих сотрясений.

(Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. М. 1994. Стр. 257–258)

Это – из первого, не публиковавшегося варианта «Письма вождям». В опубликованном варианте этот пассаж выглядит иначе:

Никакой самый оголтелый патриотический предсказатель не осмелился бы ни после Крымской войны, ни, ближе того, после японской, ни в 1916-м, ни в 21-м, ни в 31-м, ни в 41-м годах даже заикнуться выстроить такую заносчивую перспективу: что вот уже близится и совсем недалеко время, когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьезная физическая сила; что их руководители будут идти на любые уступки только за одну лишь благосклонность руководителей будущей России... и что они ослабнут так, не проиграв ни единой войны... и даже величайшая заокеанская держава, вышедшая из двух мировых войн могучим победителем, лидером человечества и кормильцем его, вдруг проиграет войну с отдалённой маленькой азиатской страной, проявив внутреннее несогласие и духовную слабость.

(А. Солженицын. Письмо вождям Советского Союза. Париж. 1974. Стр. 8–9)

Выпала фраза о том, что великие европейские державы ослабли «от ожирения, от торговли и от слабости духа». А главное – начисто выпал абзац об Америке, – о том, что ещё недавно никто и предвидеть не мог, что она «начнёт зримо рассыпаться от внутреннего несогласия, деятельность когда-то грозного её сената снизится почти до балагана, и соответственно обезьяньи мелодии потекут в эфир из этой страны, передавая её растерянность в канун её великих сотрясений».

А оказавшись на Западе, в первом же своём большом интервью (17 июня 1974 года – корреспонденту американской компании CBS Уолтеру Кронкайту) о той же Америке он высказался в таких выражениях:

В чём вы видите роль Соединённых Штатов в сегодняшнем мире?

Я бы сказал так: не только сейчас, а посмотрим на весь послевоенный период, после Второй мировой войны. Что делала Америка? Даже больше того – от Первой мировой войны? Америка выиграла две мировые войны. Америка два раза подняла Европу из разрухи. И она же отстояла Европу от Сталина после Второй мировой войны, несколько раз. 25 лет непрерывно останавливала коммунистический натиск в Азии, отстояла многие страны, какие сегодня уже были бы в рабстве. Вот что сделали Соединённые Штаты. При этом никогда не просили отдавать долгов, никогда не ставили условий. То есть проявляли исключительную щедрость, великодушие, бескорыстие. И как же отнёсся мир? что получила взамен Америка? Американское имя везде поносится. Американские культурные центры очень модно во всех местах громить и сжигать. Когда Америка терпит поражение в важном голосовании в Организации Объединённых Наций – деятели Третьего мира вскакивают на скамьи и торжествующе кричат. Самое модное, как может выделиться политический деятель в Третьем мире, а даже и в Европе, – это ругать Америку, обеспечен успех. Поносить Соединённые Штаты – самый хороший тон в прессе Восточной Европы и Третьего мира: империалисты, и какие только ни есть. То есть я бы сказал так: по крайней мере 30 послевоенных лет – это история, с одной стороны, бескорыстной щедрости Америки, с другой стороны – неблагодарности всего мира. (Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Том 2. Общественные заявления, письма, интервью. Ярославль. 1996. Стр. 113–114)

Конечно, писатель, общественный деятель не может, – да и не должен, – как попугай, твердить одно и то же. Да и каждый человек имеет право менять свои убеждения. Л. Н. Толстой однажды выразился по этому поводу так: «Говорят, стыдно менять свои убеждения. Напротив: стыдно их не менять!».