Анжелика в Квебеке - Анн Голон

— Это вы! Это вы! — повторяла Анжелика, не веря своим глазам.

Он объяснил ей, что, не найдя ее дома, пустился на ее поиски со своими друзьями. Они узнали, что она только что ушла из трактира — безрассудный поступок! — с кузнечными щипцами в руке.

— Это вы! Это вы! — Анжелика бросилась в его объятия. Он прижал ее к себе.

— Моя маленькая фея!

Их лица были в снегу и их одежды, но огонь их сердец способен был растопить вечную мерзлоту.

— Это вы! Любовь моя!

Буря опять расправила свои крылья над городом. К радости Анжелики, от возвращения мужа примешивалась уверенность, что он принадлежит сейчас только ей и не покинет ее, пока разыгравшаяся стихия не уйдет из Квебека.

Она решила, что роль женщины, требующей отчета, ей не к лицу, но считала, что следует сказать Жоффрею, что его долгое отсутствие в Силлери было для нее мучительным, почти безнадежным. Она не стала говорить ему, что Сатана расставлял ей ловушки, это было ее личное дело, она в состоянии сама все уладить; а беспокоило ее совсем другое. Она не боялась смерти, для нее самым страшным было потерять его любовь. Ни буря, ни потрясающий напиток Буавита, ни ее одиссея со щипцами не могли помешать ей задать главный вопрос: почему так долго отсутствовал, почему молчал?

Барсемпью намекнул ей на пылкость некоторых канадских дам, которые преследовали его.

Жоффрей де Пейрак смотрел на нее улыбаясь; она все еще казалась во власти опьяняющего напитка: ее глаза блестели, волосы были в беспорядке, а голос немного хрипел.

— Не скрою, иногда мне приходилось пускаться на хитрости, чтобы избежать затей нашей Беранжер, — сказал он, — но люди в крепости Силлери нуждались в моем присутствии. Я остался там, чтобы помочь им, у них был раненый и несколько больных.

— Что за раненый?

Во время обхода на него свалилась ледяная глыба. Несколько дней он был еще жив, затем умер.

— Вы могли бы послать за мной!

— В этот ужасные холод! Даже если бы дорога была очень короткой, я бы не подверг вас подобному путешествию. А потом, дорогая моя, разве не вы сами решили сделать передышку в вашей деятельности сестры милосердия? Мы же с вами обо всем договорились… Вы чересчур щедро раздариваете свое сердечное богатство направо и налево.

— Возможно, я смогла бы его утешить.

— Эти моряки не боятся ничего, ни страданий, ни смерти. Они привыкли исполнять свой долг и не ждут ничего, кроме новых приказов, таких, как «Ты должен жить!» Это помогает им лучше, чем утешение.

Он взял ее руку и прижал ее к своей щеке.

— Нет, я бы хотел сохранить эту маленькую ручку только для себя. — И он нежно поцеловал ее ладонь.

«Что вы за человек? — думала Анжелика. — Иногда вы жестоки и непримиримы… Иногда нежны, чувствительны к человеческим слабостям». В ее памяти всплыла фраза Сабины де Кастель-Моржа «Он очень добрый…». Да, это правда. Хотя временами он демонстрировал свою потрясающую бесчувственность.

— Любовь моя, мой дорогой друг, — вполголоса произнесла она, — я не уверена, что хорошо вас знаю.

— А это необходимо? У каждого человека есть свои тайны. Признаюсь вам, что я опасаюсь вникать в хитросплетения вашего сердца. К чему эта бесконечная тяжелая борьба за полное обладание любимым существом и его секретами? Очарование состоит в том, что ваш возлюбленный — загадка для вас.

Но хватит философствовать! Жизнь так коротка, так быстротечна, а мы тратим ее на созерцание и копание в непоследовательной человеческой натуре, будь то мужчина или женщина…

В этот час вы принадлежите мне, а я вам. Я наслаждаюсь вашими зелеными глазами, в которых отражается отблеск ваших мыслей, вашими губами, дрожащими от волнения. Я де позволю теням сгущаться над вашей жизнью, я держу вас в своих объятиях и сумею утешить и защитить вас самым верным оружием: Любовью.

— Я благословляю судьбу, подарившую нам встречу в этом мире…

Сквозь нечеловеческие завывания бури наплывали крики детей, как потерянные души в океане жизни. Анжелика проснулась в объятиях мужа. Шум вздымался огромной стеной, как океанская волна. Она поняла, что это не сон. Кричали дети, они звали на помощь.

Внизу Жан Куеннак и Маколле пытались в непроглядной ночной тьме выяснить, откуда идут крики.

— По-моему, хижина Банистера развалилась.

Вихревой поток сорвал с дома крышу, уже достаточно прогнившую. Банистер как раз поправлял солому на крыше, и его ветром отбросило на угол улицы, где его и нашли на следующий день. Жена отправилась за помощью, ее засыпало снегом, и она умерла. Ее найдут лишь весной, на одной из лужаек.

— Пройдем через погреб, — предложил Маколле. — Он прорыт довольно далеко, а с помощью лопаты мы доберемся до сарая Банистера.

Так и сделали. Они добрались до подвала лачуги и сломали дверь из погреба в комнату. Детей нашли забившимися в угол, занесенными снегом. Зашитой им служил труп их коровы. Их перенесли в дом Виль д'Аврэй и согрели у огня.

Это были четыре маленьких дрожащих существа, три мальчика и одна девочка. Самый младший рыдал навзрыд. Он успокоился только тогда, когда Элуа Маколле дал ему пожевать табаку. Дети явно привыкли жить среди дикарей. Может, лучше отдать их индейцам, пусть живут с ними, в лесу, им это не в новинку.

Пес вышел из своего убежища и весело завилял хвостом. Он. узнал этих детей, которых так любил, своих палачей. Он действительно был очень глуп.

Однако, когда буря утихла, с детьми поступили следующим образом: девочку доверили урсулинкам, двух старших мальчиков — священникам из семинарии, а самого маленького — храброй соседке. Банистера нашли раненого и отправили в Отель-Дье. Когда он пришел в себя, он захотел увидеть г-жу де Пейрак, только ее. Буря уходила из города. Солнце уже пробивалось сквозь серую завесу облаков и своим желтым глазом осматривало хаос, царивший кругом. На улицах уже вовсю шла работа, стучали молотки, слышался звук пилы. Город постепенно приобретал свой нормальный вид.

Ванистеру пришло в голову, что Анжелика — единственная, кому он может доверить свое состояние. Поэтому, когда она оказалась у его изголовья, он попросил ее наклониться поближе, чтобы больничная сестра ничего не услышала.

— От моей хижины ничего не осталось, верно? Но погреб! Там много всего, и безделушки, и ценные трофеи, и золото, много золота, оно лежит в горшках. Мое богатство… А еще сапоги. Я не хочу, чтобы они сгорели, когда будут поджигать дом. Сходите туда, в мой погреб, только идите одна… Остальные ограбят меня.

Сказав это, он продолжал свою исповедь уже громким голосом, не опасаясь чужих ушей:

— Мадам, вы так добры, не могли бы вы поговорить с губернатором, интендантом и епископом, чтобы меня оставили в покое? Я уйду в леса со своим старшим сыном и не буду никому мешать. А вам я отплачу за вашу доброту. Остерегайтесь тех, о ком говорил солдат Ла Тур.