Джон Леннон - Альберт Голдман

Продюсер прибыл с обычным для него опозданием, слегка пошатываясь и не скрывая выпирающего из-под пиджака револьвера в наплечной кобуре. Следом за ним прошествовал бородатый мужчина средних лет – это был Джордж, единственный телохранитель на свете, которому вменялось в обязанность защищать окружающих от своего работодателя. Музыканты, которым было обещано денег втрое больше обычного, шумно приветствовали Фила. Поздоровавшись с каждым, Фил рявкнул: «За работу!»

Несмотря на то, что Спектор потратил целый месяц на организацию записи, в студии не были готовы даже самые элементарные вещи. Время уже пошло, а служащие все еще искали стулья, пюпитры и партитуры для музыкантов. Наконец Фил взял гитару и заиграл первую мелодию – «Бона Морони», настояв на том, чтобы музыканты отрепетировали эту простейшую вещь. Когда оказалось, что лучшие исполнители Западного побережья знакомы с азами рок-н-ролла, Фил поднялся к себе в аппаратную и приступил к обычному ритуалу, которому посвятил следующие шесть часов. Сначала в течение трех часов подряд он заставлял ритм-секцию играть свою партию. Затем настала очередь духовых и, наконец, гитар. К трем часам утра он объявил, что готов приступить к записи вокала.

Джон Леннон выдержал эту пытку только потому, что ему было любопытно посмотреть, как Спектор выстраивает свою легендарную «звуковую стену». Теперь пришел его черед продемонстрировать свой стиль работы. «Эту песню я посвящаю Мэй!» – объявил Джон, усаживаясь перед микрофоном. И попросил, чтобы она села рядом. Через полчаса запись была готова.

«Плэйбэк!» – объявил Фил, и впервые за все время работы музыканты услышали, как они сыграли.

Из колонок, установленных в студии, послышалась старательная, тяжелая и невеселая мелодия, расчетливо наполненная различными звуковыми эффектами, сквозь которые местами прорывались пронзительные звуки гитарной «квакушки», словно мяуканье голодной кошки. Голос Леннона, звучавший грубо и резко, захватывал с первых же нот, но быстро становился невыносимым. Песня, которая должна была раскачиваться наподобие балансира от весов, тащилась, точно бурлаки на Волге, пока наконец не затихла в долгожданной дали. Великий Фил Спектор родил мышь.

Появление Спектора на следующий день было еще более впечатляющим. В этот раз он предстал перед изумленными музыкантами одетым в белый врачебный халат со стетоскопом, висящим вокруг шеи. Размахивая пистолетом, зажатым в одной руке, и бутылкой «Моген Дэвид» в другой, он, шатаясь, обошел студию, обращаясь к музыкантам с безумными речами. Стоило ему скрыться в аппаратной, как те музыканты, которые были в данный момент не заняты, разбрелись по коридорам. Любители выпить притащили из соседнего супермаркета вина, кое-кто запалил косяки, которые пошли по кругу, и вскоре вся команда, за исключением тех немногих, кто в данный момент работал, вовсю развлекалась, все больше напиваясь или погружаясь в блаженную одурь.

На первом сеансе звукозаписи Леннон пил очень мало, хотя и прихватил с собой фляжку с водкой. Теперь же вдвоем с Джесси Эдом Дэвисом он всерьез принялся за огромную бутылку «Смирновки», дав тем самым сигнал к началу всеобщей пьянки. Вскоре Джон себя не контролировал: он накинулся на Мэй и стал залихватски целовать ее, стараясь засунуть руку ей под кофточку. Затем пробрался в аппаратную и заорал на Спектора, который продолжал сводить всех с ума своими бесконечными манипуляциями. Увидев, что Спектор не реагирует, Джон схватил пару наушников и шарахнул ими о пульт. Тут же случилась и драка, которую затеял один из музыкантов. «Я сижу здесь уже битых пять часов, а работал только двадцать минут!» – в ярости вопил он.

Джон оказался перед микрофоном между двумя и тремя утра, а затем, после полдюжины быстрых дублей, записал вокальную партию композиции «Angel Baby»198.

Стоило Джону Леннону выйти из студии, как злость, накопившаяся за ночь, вырвалась наружу. Это произошло так неожиданно, что поразило Мэй Пэн. Она вспоминает, как Джон шел нетвердой походкой к стоянке автомашин, когда вдруг его нетрезвый взгляд, брошенный через плечо, упал на Джесси Эда Дэвиса. Подбежав к нему, Джон внезапно страстно поцеловал Эда в губы. Тот не остался в долгу и, схватив Джона в охапку, поцеловал его в ответ. «Ах ты, педри-ла!» – завопил Леннон и с такой силой врезал Джесси, что тот приземлился задницей на мостовую.

В этот момент с ними поравнялся старый «роллс-ройс» Фила Спектора, за которым подъехал и автомобиль Роя Чикала. Фил выскочил из машины и впихнул туда Мэй. Затем затолкал Джона на заднее сиденье машины Чикала, приказав Келтнеру и Дэвису сесть рядом с Джоном, после чего обе машины помчались в направлении дома Лу Адлера. Все время, пока они неслись по притихшим улицам, Мэй слышала крики Джона: «Мэй! Йоко! Мэй! Йоко!»

Джон, взбешенный тем, что его разлучили с Мэй, вцепился в волосы сидевшей впереди него Арлин. Затем попытался выбить окно. Дэвис и Келтнер делали все возможное, чтобы его успокоить, но он проявил удивительную силу, вырвав у Келтнера из головы целый клок волос. Когда обе машины остановились возле дома, Арлин выскочила на мостовую и бросилась к Мэй, крича: «Джон сошел с ума!»

Мэй хотела уложить Джона спать, но Фил посоветовал ей сначала напоить его кофе, предупредив, что в таком состоянии Джон опасен. Не успели эти слова вылететь у Фила изо рта, как Джон бросился на маленького продюсера, стараясь вцепиться ему в глотку. В дело мгновенно вмешался Джордж, который схватил Леннона сзади и силой заставил его подняться в спальню. Мэй услышала, как оглушительно хлопнула дверь, а затем Джон закричал: «Отдай мне очки, ты, еврейская сволочь!» Джордж привязал руки Леннона к стойкам кровати, использовав для этого взятые в шкафу хозяйские галстуки, причем сделал это профессионально, позаботившись о том, чтобы Джон оказался лицом вниз. Иначе, если бы вдруг Джону стало плохо, его могла постигнуть участь некоторых других знаменитых пьяниц – Малколма Лаури, Томми Дорси, Джимми Хендрикса, которые умерли, захлебнувшись собственной рвотой.

Джон все еще продолжал кричать, а Спектор, убедившись, что буян нейтрализован, подал сигнал к отъезду. На пороге он повернул грустное лицо к перепуганным девушкам и произнес: «Обалденный выдался вечерок!»

«Развяжи меня, Мэй! Развяжи, не то...» – продолжал бушевать наверху Джон. Мэй и Арлин не знали, что делать. Внезапно они услышали страшный шум, затем послышался звон разбитого стекла. Джону удалось отвязаться, и он швырнул чем-то в окно. В следующий момент он появился на верхней ступени лестницы. Ничего не видя без очков, он начал на ощупь спускаться, на его запястьях все еще болтались куски галстуков, которыми он был привязан. «Йоко, ты, косоглазая сука! Ты захотела избавиться от меня! Все это произошло потому, что ты захотела от меня избавиться! Ну все, Иоко, тебе конец!» – с этими словами Джон, спотыкаясь, спустился вниз и кинулся на Мэй.