Лис - Михаил Нисенбаум

распихивали выручку, с ухмылкой оглядываясь на своих.

Следом шли погорельцы из Тирасполя, которые выглядели куда более театрально, чем актеры «Лиса», за ними – Алиса Сметарникова в облике продавщицы школьных дневников и тетрадей. Ни один человек в вагоне не заинтересовался школьным дневником, не пополнил запасы тетрадей. Пассажиры разгадывали сканворды, хрустели чипсами, тянули за уши мужские носки, но школьная тема в дороге не волновала никого: дорога сама есть школа, и дневники в этой школе без надобности.

В вагон шагнула Варя Моторина. Лицо ее сделалось монашески-строгим, платок придавал, а может, открывал какую-то старообрядческую непреклонность, но в то же время и очарование – из иных веков, из других широт. Варя раскрыла потрепанную книжицу и высоким голосом монотонно зачастила:

– Господи, Господь наш, яко чудно имя Твое по всей земли, яко взятся великолепие Твое превыше небес.

Мужчина в фетровой шляпе демонстративно отвернулся и принялся внимательно смотреть за окно, пожилая женщина, та самая, что хотела купить пластырь, перекрестилась, а юноша, сидевший у дверей на противоположном конце вагона, не отрываясь глядел на красивую девушку с мечтательным сожалением. Никто не понимал, для чего юной деве декламировать псалмы в электричке, но никто и не удивлялся, ибо чем можно удивить россиян? Ждали какого-то итога, к примеру, объявления о сборе средств на ремонт обители или на открытие воскресной школы, но дочитав псалом, Варвара исчезла в тамбуре, точно прекрасная фата-моргана из времен протопопа Аввакума.

Последним по сценарию шел Бахтиер, продавец хлопушек и фейерверков. Электричка давно миновала Красково и Малаховку, за окном мелькали крыши дач, безлиственные яблони, гаражи, зелено-бурые луга.

– Какой праздник без огней! – звонко декламировал Бахтиер, похожий на багдадского принца (черноглазый, с нежным румянцем, дымчатыми бровями, он бессменно держал на лице то выражение, какое бывает у людей, собирающихся чихнуть). – Граждане пассажиры, хотите зажечь? Для вас петарды, хлопушки, отличная вещь! Огни бенгальские, малый дракон. Мир возник из огня и уйдет в огонь.

Сразу несколько пассажиров пожелали приобрести хлопушки и петарды, казалось бы, предметы не самые необходимые, более того, совершенно бесполезные предметы, особенно для садоводов и рыбаков. Похоже, на полдороги из тьмы во тьму, из небытия в небытие, душа дорожит ярким, небывалым, праздничным, даже опасно праздничным. Большой взрыв, извержение вулкана, пожар революции, уменьшенные до короткого мгновения безобидной вспышки, когда разгораются глаза и разгоняется кровь – огонь вроде вина, умеющего оживлять и объединять. Словом, Бахтиер заработал около пяти сотен, хотя и пришлось наскребать сдачу у актерских подружек.

Репетиция – если случившееся можно назвать репетицией – прошла, причем прошла недурно, но приключение не окончилось. Спустя четверть часа по одному, по двое начали возвращаться артисты. Оказалось, они прошли еще три вагона, хмелея от собственной дерзости, оттачивая реплики и волнуясь от обращения к незнакомцам. Сейчас три компании, прежде сидевшие порознь, соединились, предпочитая ехать стоя, но поближе к своим. Актеры были в восторге.

– А где Бахтиер? – голос Алисы пробился через общий гомон и звуки набирающего скорость поезда.

Полетели шутки про игру с огнем, Вадя с Борей предположили, что Бахтиер не остановится, пока не продаст всё, но через пару минут стало не по себе. Тагерт, Алиса, музыканты отправились вперед по вагонам искать товарища. Электричка миновала платформу «Отдых», мелькнул за окном кратовский пруд. Бахтиер исчез. Один, два, три вагона. Искали глазами среди сидящих пассажиров, заглядывали в тамбуры, но нигде не было никого, даже отдаленно напоминающего багдадского царевича. До первого вагона добрались аккурат перед Раменским – и в тамбуре перед самой кабиной машиниста увидели наконец знакомую фигуру. Пока поезд замедлял ход, ускорили шаг. В тамбуре вместе с Бахтиером стояли два милиционера: молодой, лет двадцати пяти, и мужчина под сорок.

– Здравствуйте. Я доцент из университета, где учится этот молодой человек. Что случилось?

Поезд двигался все медленнее.

– Незаконная торговля. Проверка документов, – не спеша, произнес старший.

– Позвольте объяснить… У нас, видите ли, театр, это была репетиция, эксперимент. Если кто и виноват, то я, преподаватель и режиссер.

– Куда вы его ведете? Отпустите немедленно! – приказала Алиса.

Милиционеры даже не взглянули на нее. «Станция Раменское», – объявил голос в динамиках.

Во время этого разговора Бахтиер растерянно молчал, глядя на заступников безо всякой надежды. В тамбуре тоскливо пахло пепельницей и солидолом.

– Боря, Вадим, Алиса, – быстро сказал Тагерт. – Выходите на следующей остановке со всеми и езжайте в Москву. Я выйду здесь и разберусь.

– Я с вами! – выпалила Алиса.

– Алиса, я тебе приказываю…

– Не спорьте, Сергей Генрихович!

Двери разъехались, в тамбур хлынул здравый студеный воздух. Бахтиер с конвоирами и заступниками оказался на платформе. Выходящие следом и садящиеся в вагон пассажиры с равнодушным любопытством оглядывали странную компанию. Когда человек – виновный или невинный, богатый или бедный, горделивый или покорный, – словом, когда любой человек оказывается под конвоем, он выглядит если не преступником, то подозреваемым. Только ли в России случается такое или повсюду? – люди мгновенно верят в виновность того, кто взят под стражу, сфотографирован в профиль и анфас, пострижен наголо или переодет в арестантскую одежду. В народном подсознании нет презумпции невиновности, скорее, наоборот.

Ежась от холода, шагали вдоль длинного желтого здания станции, похожего на торговые ряды. По дороге Тагерт снова излагал историю репетиции, но никто ему не отвечал. Обогнув вокзал, они прошли через серую железную дверь в пункт охраны правопорядка. Бахтиера куда-то увели, а Тагерт с Алисой остались в дежурке. Доцент пытался теперь убеждать сонного дежурного в том, что произошла ошибка, просил вызвать руководство, всплескивал руками и горячился. Что же касается Алисы, она недолго наблюдала за происходящим, затем добыла из рюкзачка сотовый телефон, похожий на миниатюрную калошу, и вышла из дежурки. Ее не было минут пять, после чего она вернулась и равнодушно плюхнулась на скамью. Через некоторое время рядом с ней уселся и Тагерт с пятнистым румянцем на издерганном лице.

Прошло около получаса. В дежурку привели хохочущую женщину, которой хотелось громко петь. От женщины пахло перегаром и духами «Пуазон». Тагерт подскочил и в третий раз попросил дежурного допустить его к руководству.

Целовал, миловал,Целовал, миловал,Говорил, что я буду его, —

голосила женщина, встряхивая мелкими кудряшками и шлепая себя по бедрам в такт песне. В это мгновение дверь отворилась, оттуда вышел, как ни в чем не бывало, Бахтиер, а за ним – сорокалетний милиционер.

– Забирайте, – буркнул он раздраженно. – Надо было сразу говорить… А то «репетиция, репетиция»…

Произнеся эти малопонятные слова, милиционер сказал дежурному:

– Без протокола. Пускай катятся. Темников приказал.

И скрылся за дверью, но не той, откуда вышел, а за соседней.

– Бахтиер, что там произошло? – по дороге через привокзальную площадь Тагерт задыхался, они почти бежали, стараясь как можно скорее удалиться от пункта охраны правопорядка.

– Не знаю, – отвечал багдадский царевич, загадочно глядя вдаль; на лице его по-прежнему была жалобная гримаса,