Мир приключений, 1989 - Сергей Абрамов

А еще говорили такое: у Матуа в семье чуть ли не со времен гражданской войны хранится дедовский пистолет. И решительное резюме, которое мы уже слышали от матери Квантаришвили: Русик Матуа убил Зазу Квицинию, чтобы не платить долг.

Кантария тяжко вздыхал, ухал и бухал:

— Вот бы найти того, кто первым эти слухи пустил! А то получается: все знают, а свидетелей нет! Но разве поймаешь слух за хвост… Всякий говорит — от соседа слышал…

Одно обстоятельство, впрочем, слухам противоречило: деньги, найденные у Зазы. Пять человек, считая Ахубу, проиграли ему примерно шесть тысяч. Денег, как мы помним, было гораздо больше. Выходит, Русик все-таки расплатился?

К Матуа домой мы приехали в последнюю очередь, оставив их семью, по выражению Епифанова, на закуску. Но закусывать оказалось нечем: их трехкомнатная квартира, или, как в Сухуми говорят, секция, была заперта, в окнах темно. Вот тогда соседи и рассказали нам про дом на горе.

Несколько лет назад Харлампий Матуа развелся с женой. Соседи, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщили, что развод был фиктивным. Зато он дал «обездоленному» трудящемуся шампура формальное право просить у горисполкома земельный участок за городом под застройку. На участке в поражающие воображение сроки выросла дача — практически вторая квартира семьи Матуа. Сегодня утром мать, отец и трое детей, включая Русика, погрузились в машину и отбыли. Наверно, считали соседи, туда, в горы.

…Мы толкнули калитку, и дом предстал перед нами во всей красе. Двухэтажная громада из белого силикатного кирпича сверкала многочисленными окнами в лучах утреннего солнца. Матово отсвечивала крашеная металлическая крыша. Но лично меня больше всего поразила наружная лестница, ведущая, видимо, на второй этаж: совершенно бесстыдным образом она представляла собой не что иное, как два обычных пролета и площадку между ними, из тех, которые устанавливаются в стандартных мнргоквартирных домах!

Чтобы пройти к крыльцу, следовало миновать тенистый дворик. Тень создавали большое шелковичное дерево, две или три груши; пара хилых персиковых деревцев отступала на задний план, к забору. Посреди дворика умиротворяюще журчала вода: выложенная гранитными плитками дорожка огибала небольшой, но изящный бассейн с мраморными краями. Проходя по ним, я увидел, как, змеино извиваясь, среди камней ходит кругами форель.

С громким сердитым лаем нам навстречу выскочила припозднившаяся собачонка, она заливисто гавкала и даже грозно рычала, не подпуская нас к крыльцу.

— Назад, Худыш! — послышался уверенный голос, и в дверях появился хозяин.

Харлампий Матуа смотрел на нас с высоты своего крыльца — чуть было не сказал «положения». И никакой радости не отражалось на его скуластом и смуглом, словно прокопченном на углях мангала лице при виде нежданных гостей.

— Привет, Харлампий! — помахал ему снизу Кантария. — Почему в дом не зовешь, держишь на улице?

— Проходите, — угрюмо посторонился Матуа.

Комната, в которой мы оказались, была просторной, но с очень уж низкими сводами. Епифанов едва не задевал головой потолок. Потом мне объяснили, что это распространенное здесь явление: помещение с потолками меньше двух метров по каким-то неведомо кем придуманным правилам считается уже подсобным, за этаж не идет, оплате как жилое не подлежит. Свое «подсобное помещение» Матуа превратил в гостиную: здесь была мягкая финская мебель, горели по стенам светильники, посредине стоял огромный, персон на двадцать, обеденный стол. В углу на специальной подставке помещался видеомагнитофон «Панасоник», а над ним почему-то сразу три цветных японских телевизора разных размеров, установленные пирамидкой один на другом.

— Зачем три? — не удержался, спросил удивленно Кантария.

— Бывает, по разным программам интересные передачи в одно время идут, — нехотя пояснил хозяин.

Нестор только в затылке почесал.

— Ну ладно, — сказал он, усаживаясь за стол. Мы сели рядом.

— Знаешь, почему приехали? Харлампий угрюмо молчал.

— Позови сына, — сурово потребовал Кантария.

Лицо Матуа застыло. Он сжал кулаки на полированной поверхности стола и вдруг со всего размаха ударил ими себя по лбу.

— Мамой клянусь! — закричал он, и в голосе его была неподдельная мука. — Не трогал Русик этого шакала!

— Разберемся, — прогудел Епифанов. — Но для этого одних клятв мало.

— Вы разберетесь… — с тоской и угрозой процедил Матуа. Несколько секунд он еще сидел, прижав к лицу кулаки, потом крикнул: — Мзия! Позови Русико…

Сын был точной копией отца: такой же скуластый, копченый, только без Харлампиевой заматерелости. Он остановился на пороге, глядя на нас исподлобья. Невозможно было не заметить — в глазах его прыгал страх.

— Подойди, сынок, — с болью сказал отец. — Сядь…

— Скажи, Русик, — неожиданно мягко начал Епифанов после того, как парень робко опустился на стул подальше от нас, на противоположном конце стола, — сколько выиграл у тебя Заза?

Мне показалось, что между отцом и сыном проскочила какая-то искорка, не взгляд даже, а лишь попытка взгляда. Но нет, оба сидели, опустив глаза к полу.

— Пятьсот рублей, — еле слышно пролепетал отрок.

— Так, пятьсот рублей, хорошо, — ободряюще повторил Епифанов. — Отдал ты их ему?

Русик кивнул.

— А где взял?

— Я, я дал, — проворчал сквозь зубы Харлампий.

— Долг чести, да? — с плохо скрываемым ехидством поинтересовался Кантария.

— Сколько времени вы с ним играли? — продолжал доброжелательно расспрашивать Епифанов.

Парень молчал. Наверное, к этому вопросу он не был готов заранее. Он кинул отчаянный взгляд на отца, но тот сидел, обхватив голову руками.

— Люди говорят — три дня играли, так?

Русик наконец кивнул.

— И за три дня ты проиграл пятьсот рублей?

Еще один кивок.

— Когда и где ты их ему передал?

— Два дня назад. У кафе «Ветерок»…

— Он был один?

— Да.

— А о чем вы так спорили с ним, ругались?

Русик снова отчаянно посмотрел на отца.

— Скажи им, — обреченно процедил Харлампий.

— Я просил дать отыграться…

— А-а! — вдруг по-звериному завыл отец, раскачиваясь из стороны в сторону. — Отыграться хотел!

Он вскочил и, потрясая кулаками, начал выкрикивать сыну какие-то слова на абхазском. Я понял, что это ругательства.

— Отыграться хотел! — снова перешел Матуа на русский. — Мало было, да?

Сын сидел, вжав голову в плечи.

— А что было потом? — спросил Епифанов.

— Ничего, — донесся до нас еле слышный ответ. — Разошлись по домам…