Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

На старосту разом цыкнули десятки людей. Туголуковы, Акулинины и Зорин помалкивали, понимая, что лучше не раздражать народ.

Казалось, дело было решено. Кое-кто еще кричал: «Не делить!», в других местах: «Делить!» Снова встал Лука Лукич. В запасе у него была еще одна мина для любезного внука, и он решил подложить ее под Петра на виду у всех.

— Старики! — крикнул он, и подождав, когда сходка успокоится, еще громче сказал: — За добрые слова насчет Флегонта всем вам от меня превеликая благодарность. Потому воистину нет у него ни кола ни двора, и стоит он за тех, у кого тоже ни кола ни двора. Петька меня и Флегонта произвел в ваших ворогов. Разберемся, старики, кто ворог крестьянскому миру, кто его друг. Народ, помните ли вы, как Петька вырвал у Ивана Павловича договор, который они написали с Микитой Модестычем насчет сдачи всей барской земли в аренду вот этому мироеду! — Он ткнул пальцем в сторону Ивана Павловича.

— Помним, помним! — зашумел народ.

— А теперь, старики, Петька по всей округе носится, денег ищет. И у меня просил. Зачем? Затем, отцы, чтобы барскую землю, которую мы извечно арендуем, взять на себя, да после того вам же ее втридорога в ренту спустить. Вот он каков, этот волчище, в моем семействе произросший!

Тут началось нечто невообразимое. Все, кто был хоть каким-нибудь краем заинтересован в аренде улусовской земли, скопом двинулись на Петра. Его приперли к крыльцу, кто-то занес кулак над его головой, другой поднял палку.

Все лезли к нему с руганью и воплями, а он озирался вокруг, как затравленный зверь, высматривая, куда бы спрятаться. Он медленно отступал, пятясь задом к ступенькам крыльца. Разъяренная толпа сорвала с Петра шапку, поддевка его трещала по швам, а народ с ревом все наседал и наседал на него. Петр нащупал ногой ступеньку и поднялся на нее, оставив в чьих-то руках клок поддевки… Пинаемый со всех сторон, осыпаемый проклятиями, он нащупал вторую ступеньку. Нахалы расступились; Петр юркнул за их спины. Люди полезли на крыльцо, но перед ними, загораживая вход, стал Лука Лукич.

— Убивство, идолы, задумали? — взревел он. — Ни в жизнь того не допущу! Не потому, что внука спасаю, ваши головы, ироды, берегу! Назад!.. — зычно крикнул он и поднял посох.

Народ отхлынул от крыльца.

Бормоча ругательства, люди отходили все дальше и дальше, а Лука Лукич наступал на них, размахивая палкой. Так продолжалось, пока не улеглись страсти.

Петр тем временем ушел в правление и запер за собой дверь.

Наступила тишина.

Перепуганный Данила Наумович умоляющим тоном стал просить народ не буйствовать и кончить дело тихо и смирно.

— Стало быть, отцы, как же насчет разделу? — сказал он, когда народ утихомирился. — Приговорить или как?

— Приговорить, приговорить! — дружно отозвался мир.

— Пиши, писарь, — сказал Данила Наумович, радуясь, что сходка обошлась без членовредительства, — миром приговорено: в смысле раздела дать Луке Лукичу, как он о том сам просит, полное то есть ублаготворение…

Глава десятая

Раздел хозяйства Сторожевых, начавшийся всеобщим скандалом на сходке, не обошелся без скандалов, когда дело подошло к дележу имущества.

Лука Лукич кое-как отбил часть для Флегонта и для внука Сергея. Его собственная часть не подлежала разделу: старик был вправе оставить себе все самое лучшее: скотину, постройки, хозяйственную снасть. Но он не пошел на грабеж. Себе и Флегонту Лука Лукич оставил старую избу, где он родился и прожил все годы, где померла его жена, Иван и сын Павел, рыжего жеребца, корову, овцу и небольшой хлевушек. Сергею выторговал двух овец, телку и маленький амбарчик напротив старой избы.

Петр и Семен, а наипаче того их бабы, шумели из-за каждого ухвата, из-за каждой овцы и поросенка, которые Лука Лукич желал оставить Флегонту и Сергею. Спорили до хрипоты из-за полусгнившего амбарчика, пересчитывали горшки и сковороды, чуть не полезли в драку, когда Лука Лукич отбирал себе, Флегонту и Сергею посуду. Бабы подсовывали Луке Лукичу баранов и старых, давно уже не котивших овец, подкладывали надтреснутые горшки, кричали о грабиловке, призывали божье проклятье на его голову, обвиняли в жадности, в намерении пустить выделяемых по миру.

Когда было отделено то, что полагалось главе семейства, его сыну и младшему внуку, Семен пристал к деду с требованием выложить на стол зарытую кубышку с деньгами. Лука Лукич клялся и божился, что никакой кубышки у него нет и никаких залежных денег не имеет, что даже на свои похороны ничего не скопил за эти годы. Ему не верили. Он разрешил поднять половицы в старой избе, обследовать закоулки и чердак.

Целый день зятья и Семен употребили на поиски кубышки. Петр не принимал участия в этой затее, он, как уж известно, давно осмотрел каждую щель в избе, рылся везде, где только возможно, но кубышки не нашел.

Не нашли ее Семен и зятья.

Лука Лукич зло посмеивался, когда они спускались с чердака, усталые, потные, с лицами, измазанными сажей.

Опись имущества, составленная сельским старостой и подтвержденная понятыми, лежала на столе в большой избе. Бабы и мужчины собирались сюда рано утром.

Четыре зятя, Семен и Петр Иванович делили хозяйство, осыпая друг друга попреками, а бабы вопили, поддавая жару. Решительно всем казалось, что кто-то кого-то надувает, что Петр загребает в свои лапы самое что ни на есть лучшее, оставляя прочим всякую дрянь. Петр и Прасковья кричали, что обмануты они с Петром. Жена Семена, известная крикунья и сплетница, державшая мужа в ежовых рукавицах, орала до визга. Под конец они сцепились с Прасковьей… Насилу их растащили.

Чем ближе подходил к концу дележ, тем сильнее разгорались страсти. Староста вызвал десятских, чтобы разнимать зятьев, то и дело вступающих в драку между собой, с Семеном и Петром.

Физиономии у всех участвующих в разделе давно уже были в синяках. Бабы, ругаясь на чем свет стоит, подбирались друг к другу, чтобы схватиться и начать рвать волосы. Мужики кричали, обкладывая всех подряд бранью. Ленивого и жадного Парамошку чуть не забили до смерти, когда он начал претендовать на ригу. Десятским пришлось откачивать парня водой. Молодая жена Парамошки бегала по улицам и вопила, обвиняя Семена и Петра в убийстве мужа.

Народ стоял под окнами сторожевского дома и злорадствовал.

А Лука Лукич сидел на кровати и со злой усмешкой наблюдал, как люди, выращенные им, растаскивали добро, нажитое потом и кровью в течение многих лет.

…Дележ продолжался три дня. На четвертый день семейство распалось. Люди уходили из избы, где они родились, озлобленными друг на друга. Уже ничто не могло прекратить их вражды. В течение считанных часов родные стали далекими и чужими. Даже те, кто дружил между собой, когда они жили под одной крышей, разошлись врагами.

Все это нимало не трогало Луку Лукича. Открыв в зятьях, в дочерях и внуках такие черты, которые претили его натуре, он дивился: как мог держать эту ораву под своей крышей, как терпел шум и скандалы?

Теперь он отдохнет. Теперь ему все равно, как будут жить зятья и внуки. Он забудет о них. Забудет обо всех, кроме Петра… Этому он не простит ни его речей на сходке, ни злобной алчности во время дележа. С Петром еще будут беспощадные бои…

Лука Лукич равнодушно взирал, когда зятья и внуки начали ломать пристройки к старой избе, где до раздела ютилось семейство, а потом принялись разбирать риги и хлевы, уводить скотину, уносить горшки и плошки, растаскивать сохи, бороны и плуги, ссыпать в мешки хлеб, оставшийся от прошлого урожая, делить на узкие полосы огород.

Впервые после похорон Ивана Лука Лукич спал безмятежно. Дух его был спокоен, совесть чиста. Он никого не обманул и не оставил в обиде Флегонта и Сергея.

Эти еще придут! Эти утешат его!

Он перекрыл развороченную крышу старой избы, пристроил хлев для скотины, убрал соху, борону, плуг, поставил плетень, который отгораживал старую избу от хозяйства Семена, и выехал в поле сеять.

Работал он не спеша.

Андриян, благодарный Луке Лукичу за потачки в былые времена, помогал ему. Старик быстро управился на своем загоне.

Все часы, свободные от дел, Лука Лукич проводил в доме Тани, стругал, приколачивал, красил, холил старого жеребца, возил Таню к больным.

Вечерами Таня читала что-нибудь или они собирались у Ольги Михайловны, пили чай.

Недели через две после переезда в село Таня получила письмо, в котором сообщалось, что «тетенька получила ее посылку в полной сохранности…»

Таня повеселела: письмо означало, что Флегонт перешел границу.

Глава одиннадцатая

Пока царский двор, дабы отвлечь общество от бури, поднявшейся на юге империи и превратившейся в невиданную забастовку крупнейших заводов и нефтепромыслов, с непомерной пышностью делал из мертвого Серафима святого угодника, а Николай и его камарилья втихомолку готовились к войне, по ту сторону Ла-Манша, в Лондоне, в неказистом помещении, в будничной обстановке происходили события, на которые агентура охранки хотя и обращала внимание начальства, но не придавала им особенного значения.